Чак Паланик - Ссудный день [litres]

Сидя на подушках в карете, Чарли был очарован мелодией. Давно ему наскучили представления придворных жонглеров и тирольские йодли.

– Подойди, бродяга! – позвал он. – Принадлежишь ли ты двору и господину?

Оборвыш поднял глаза от гитары. И не ответил, дерзкий наглец, лишь продолжил играть.

Один из стражей угрожающе поднял секиру.

– Говори! – велел он, готовый отсечь бродяге лохматую голову. – И говори в манере, принятой в Государстве Арийском!

– Ну? – поторопил Чарли. – Свободен ли ты, чтобы стать моим рабом?

Бродяга перестал играть и осклабился.

– И кто же это хочет быть мне господином?

– Невежественный ты осел! – не выдержал королевский лекарь. – Это не кто иной, как Чарли, вождь первого клана! Супруг прекрасной королевы Шасты, освободитель Государства Арийского!

Чарли вздернул подбородок и гордо расправил грудь. Похваляясь бесценными дерматиновыми перчатками, он поднял руку, чтобы поправить тяжелую золотую корону.

Музыкант перестал злобно скалиться. На его лице отразилось изумление, он втянул носом воздух и пролепетал, запинаясь:

– Милорд, я и правда о вас наслышан…

Придя в себя, он приложил ладонь к сердцу и отвесил поклон. Выпрямившись же, поинтересовался:

– А благородная жена ваша, не Шаста ли это Санчес, которая жила прежде на Саут-Ист-Линкольн-стрит, училась в школе Франклина, подрабатывала в «Старбакс» и была вратарем в футбольной сборной города?

Все замерли. Чарли увидел в бродяге угрозу. Возможно, даже соперника. С осторожностью он спросил:

– Знаком ли ты с обсуждаемой прекрасной особой?

– Что вы, милорд! – быстро ответил музыкант. – Просто любима она народом, все в округе знают, кто она и откуда. – Он положил гитару и сорвал с головы истрепанную вязаную шапчонку. – Мы гордимся, что дева из скромного нашего селения стала королевой белых земель.

Чарли от этих слов еще больше надул грудь. Оборванец ему понравился.

– А хорошо ли ты знаешь здешние места? – спросил он, обводя рукой гниющие кондоминиумы и остовы эстакад на горизонте. – Можешь ли ты провести нас через трясины и тернии, обойдя логова разбойников, что орудуют в этом богами забытом лесу?

– Как зовут тебя, простолюдин? – властно прикрикнул придворный лекарь.

Оборванец глянул на него с презрением и буркнул:

– Зовут как? Можете Ником звать.

Он сложил на груди руки и возвел к небу глаза, словно взвешивая предложение служить им проводником. Склонил голову набок, лизнул грязный палец, поднял кверху, оценивая скорость и направление ветра. Опустился на колени и прижал одно немытое ухо к земле, прислушиваясь. И лишь после всех этих действий сузил глаза и уточнил:

– А куда вам угодно направляться?

– К небоскребу «Терминал-Сейлс»! – громогласно объявил один из всадников.

– В конференц-зал на самом высоком его этаже! – гаркнул другой. – Там будет проходить совет всех вождей!

Чарли поднял руку в дерматиновой перчатке, призывая свиту к тишине. А грязного музыканта спросил:

– Знаешь ли ты это место?

Музыкант, не ответив ни слова, поднял с земли гитару и пошел в узкий переулок, никем прежде не замеченный. Махнул королевскому кортежу, маня за собой. И после секундного колебания зашагали вперед могучие лошади, заскрипели колеса кареты, и Чарли со свитой последовал в мертвый город за незнакомцем.

Эстебан слушал, прижимая телефон к уху. Он сознавал, что рано или поздно история их сотрет, но не думал, что так скоро. Книга Толботта подготовила их к смерти. Вознесла над аддикциями, над отчаянием. Дала им власть над миром и своей жизнью. Теперь же, когда пришло время радоваться победе, Бинга не стало.

Эстебан отдал телефон дежурному. Вышел в туалет. И там, сидя в кабинке, увидел нацарапанные на стене черточки. Он насчитал их триста семьдесят четыре.

Лакомая лежала задрав ноги, а мысли ее витали очень далеко. Она гадала, не разлюбит ли ее Джентри. Стоило ли вообще затевать всю эту историю с переселением туда, где она чужая?

К реальности ее вернул голос. Находилась она в смотровой – в маленькой кабинке, занавесками отделенной от множества таких же. Между колен у нее стояла фигура в маске. Волосы фигуры скрывала медицинская шапочка, и видны были только глаза – красные и запавшие под выцветшими, морщинистыми веками.

– Ну вот, теперь отдыхайте, – сказала медсестра.

В руке у нее была пипетка, с которой ползли капли. Медсестра протерла пипетку ваткой, резко пахнущей спиртом, и рассеянно проговорила: