Лайонел Шрайвер - Другая жизнь

Освобождение Шепа представлялось таким же мрачным, как и окружающий пейзаж.

– Настало время объявить себя банкротом.

Джексон, до этого момента пребывавший в состоянии меланхоличного уныния, не заметил, как они оказались у выхода на Пятнадцатую улицу. Но, услышав слова Шепа, едва не налетел на бордюр тротуара.

– Не может быть! Со всеми теми деньгами, что ты получил за «Нак»?

– Ты забыл о состраховании, это сорок процентов. И папа. Страховка Амелии. Кроме того, я уже продал все, что мог, на интернет-аукционе «И-Бэй»: машину Глинис, свои рыболовные снасти, коллекцию аудиозаписей; уже был готов продать Свадебный фонтан, но, боюсь, его купят, чтобы просто переплавить серебро, рука не поднимается. Все это ушло на текущие расходы; суммы едва хватило на анализы и ПЭТ. Да я и не был богат. Миллион долларов – не такие огромные деньги.

– Значит ли это, что Глинис… если Глинис?..

Шеп перехватил его мысль с тем благородством, с каким взял у него около машины коробки, вынесенные из «Умельца Рэнди».

– Теперь умрет раньше? Да, это возможно. Я много об этом думал. Тут уж ничего не поделать. Должно быть, это мое наказание. Не представляешь, как ужасно это осознавать.

– Может, так будет лучше и для нее, в определенном смысле?

– И что ты предлагаешь, задушить ее подушкой? Это не мне решать. Она еще жива. Несмотря на все лекарства, мизерные порции еды, которые я с трудом в нее запихиваю, она все еще жива. Значит, она этого хочет. Всего один месяц без страховки, и я пропал. Даже еще хуже. Я буду по самое горло в дерьме, а теперь еще и без зарплаты.

– Может, ты получишь выходное пособие.

– Оно все уйдет на оплату долгов.

– Ну, может, разорение тебе сейчас кстати. Пусть счета копятся, складывай их в папочку. Отчерти линию. Начни сначала. В этом и прелесть банкротства. – Джексон подумал, что такой вариант подошел бы и ему самому для решения проблемы долгов, но быстро отклонил его. Не из-за боязни позора. Просто это было слишком волнующе.

– Я привык всегда оставаться самим собой, – сказал Шеп. – Ты ругал меня, что я позволяю таким людям, как Берил, пользоваться мной, но я не обращаю на такие вещи внимания. Для меня главное – высоко держать голову, чувствовать, что способен помочь тем, кто от меня зависит. А ты предлагаешь мне стать таким же разгильдяем, как все.

Вспыхнувшее было возмущение словами друга быстро сменилось тоской. Он бы непременно сказал Шепу Накеру, что считает его финансовый крах несправедливостью, но это уже не интересовало друга. Высокооктановая, смесь различных эмоций, служившая ему топливом всю сознательную жизнь, – презрение, возмущение, страх – внезапно стала вытекать, как из бензобака автомобиля. Он бы с удовольствием поддержал Шепа и сам мечтал, чтобы все вновь пошло своим чередом, как и их неспешная прогулка по парку. Но сколько ни думал, подходящая фраза никак не выстраивалась в голове.

Они прошли весь маршрут длиной четыре мили, последние из которых оба молчали, погруженные в собственные мысли. Когда они вернулись к машине Шепа, Джексону захотелось сказать что-то мудрое и запоминающееся, но на ум не шло ничего лучше: «Береги себя», хотя и это должен был кто-то произнести. У них не было привычки долго прощаться, пожимать руки и похлопывать друг друга по плечу, но сейчас, стоя у водительской двери, Джексон крепко обнял Шепа, и они стояли так достаточно долго. Расставшись с другом, Джексон пошел вниз по улице, размышляя о том, что дружеские объятия – то, что нужно в такой ситуации. Это куда лучше, чем умные речи.

Вернувшись домой в середине дня, в подтверждение слов о взятом «отгуле», Джексон ощущал ту же легкость и безмятежность, что и Шеп, когда слушал самый страшный для себя приговор в «Умельце Рэнди». Ему казалось, что он очистился, – словно Гэб Накер ошибался, и когда-то один мученик все же принял смерть за людские грехи; словно он только вышел из душа и смахнул банным полотенцем всю мерзость, притаившуюся в паху. Джексон больше не переживал о долгах по кредиитной карте; пропало ощущение, что за ним следят. Ситуация с Каприз казалась ему теперь комичной, и он даже пожалел, что отказался зайти с ней в бар и раскошелиться на пиво. Он был расстроен, что Шеп уволен и разорен, но это была уже мягкая, спокойная грусть, густая и плотная, как серое небо в пасмурный день. Случай с Шепом еще раз подтверждал, что не существует никакой зависимости между добродетелью и вознаграждением и не было никогда. Осмысление было легким и простым, он воспринимал это спокойно и без колебаний, как напоминание купить бумажные салфетки.