Андрей Темников - Зверинец верхнего мира

– Мальчик, а твои родители когда придут? – и мальчик хохотал, и никто не смел вмешаться и отогнать их, хотя все смотрели на эту тройку косо, и всем становилось нехорошо, кроме Вениамина и девушки, которая вчера уехала.

Но наконец и его настигла дурнота. Въехала на песок и затормозила прямо перед ними, надвигаясь бампером, старая «Волга» цвета кофе с молоком, без ветрового стекла, нарочно, чтобы им было видно, что там делается внутри. Крепкий, с сильными ногами футболиста человек бегал по песку, застенчиво придерживая ладонями слишком широкие, слишком короткие трусы, но теряя равновесие, взмахивал руками, и девочки, которые лежали под ним на животиках, взрывались нестройным одобрением и щелчком с большого пальца метали в него мелкие камушки. Вениамин подобрал пинчера, который, задрав морду, семенил по мокрой кромке песка, коричневого, пятнистого, как Бемби, пинчера, и бросил его в переднее окно «Волги», в самую гущу копошащихся тел, пинчер ухватил кого-то за торчащий член и тут же надулся и задавил кого-то, как подушка безопасности. Теперь им, Вениамину и девушке, которая вчера уехала, уже напрочь отказано было в покое, и пришлось пробираться порознь, обходя машину с двух сторон. Изо всех ее окон выпирали жуткие пятнистые бока, возможно, этот пинчер и был бродячая подушка безопасности. Вениамин видел, как расходятся шерстинки на растянутой коже, и с них прыгают блестящие блошки, а девушке досталось изучать воскового клеща, который пока не собирался покидать собаку, и, зеленоватый, напоминал подушечку, такую карамель, которую бедные деревенские старушки сосут, запивая чаем. Обойдя «Волгу», они соединились и подошли к розовому полотенцу.

– Я больше не хочу на автобусе, – сказала девушка, которая вчера уехала.

С ее волос и с ее рук летели брызги воды, прямо на Вениамина, прямо ему на грудь, и он от этого стал покрываться мурашками, так-то вот, Мураками. Тут она была перед ним настоящая, с пластмассовым браслетом на запястье, с великолепным блеском нижней губы, пушистая и смуглая, не то что на обложке гнусного провинциального журнала, который ему давеча приснился, без этой мертвенной синевы, без этой пугающей прозрачности, пропускающей сквозь себя самодовольные рожи в галстуках. Темная, сильная и таинственная. По ее спине, на которой начинал подниматься серебристый пушок, медленно проплыла тень вороны, на мгновение затмевая блеск мелких капель воды. Она вытирала лицо полотенцем. Стоп!

– А где?.. – спросил Вениамин, так как только теперь понял, что не видит одной необходимой детали, без которой вся эта реальность – какой-то сон, такой же, как и был предыдущий, такой же кошмар.

– Ты это о чем? – спросила девушка, поворачиваясь к нему лицом. – Я говорю, что больше не хочу ехать автобусом, но прошлась бы лесом, там теперь хорошо, прохладно. А как ты думаешь, комары там есть?

Вениамин побоялся задать прямой вопрос, ограничился намеком.

– Где твой лифчик?

– А зачем он? – спросила девушка, разводя руками. И все снова стало зыбким, во всех вещах почувствовалось какое-то летучее безумие, увлекающее их неизвестно куда, но уж точно в сторону нового кошмара. Ему пришлось вспомнить, что груди он оставил в баре, поэтому лифчик ей на самом деле не нужен. Но и сопротивляться всему этому не оставалось сил, и последняя жалкая надежда на неудобный валик из детского матрасика была напрасной. Давно он съехал головой и давно дышал во что-то влажное и мягкое.

– Хорошо, пройдемся лесом, – выдохнул он туда. И солнце разогревало песок на пляже и высушивало Волгу, и Волга мелела. Постепенно из воды поднимались островки, поросшие кустами шиповника, ивой и молодым тополем, и листочки дрожали от колебания воздуха. Многие с пляжа переходили илистые лужицы вброд, и только кое-где надо было плыть, – и гуляли по островам, блестя голыми плечами. Но и это Вениамину было все равно, и что Волга высыхала, и что в ней ил покрывался коркой, и очень немного воды оставалось только на синих плавках Вениамина и на черных девушки, которая вчера уехала, из последних вышла длинная, с указательный палец, изогнутая книзу кудря, и у нее на острие собралась последняя капля.

– Монтигомо или Монтипайтон? – спросил Вениамин. Она ничего не поняла: какие когти, какие змеи? Капля вздрогнула, упала в песок, и в нем превратилась в рыхлую пуговицу, в подобие пупка. С великой рекой было покончено.

«Я умираю, – писала Соня, – без тебя я чувствую себя так, как будто из меня что-то вынули». Маленький доктор улыбнулся. Он только что растопыренной ладонью закрыл за собой матовую дверь палаты, внутри которой угасали темные стоны. Густая седая бровь, синевато-розовое лицо, жилка на безмятежном челе. Он притворно хмурится и кладет руку мне на плечо: «Жить будет. У нее просто истерика». С первой частью записки мы покончили. Вторая… Ведь мы и правда давненько не виделись, тут я тебе, девочка, пожалуй, поверю.