Алексей Рыбин - Черные яйца

– Звезды открывать. – Суля хлопнул его по плечу. – Так что, едем?

– Летим! Леков тяжело поднялся с колен.

Первое, что увидел Леков проснувшись, были сосны в окне. Черные ветви сосен на фоне серебристого неба. Белые ночи.

Сосны Лекову были незнакомы. И окно тоже. Непривычное оно было. Дома окно было другое. И форточка расположена иначе.

Леков попытался приподнять голову. Ох, ох, ох... Мать твою! Надо поосторожнее.

Интересно, где он оказался на этот раз?

Несмотря на неприятные аспекты подобных пробуждений, Василий всегда умел находить в них положительные стороны. Никогда нельзя было угадать заранее, где ты очутишься.

Лекову приходилось порой просыпаться в очень странных местах. На веранде дома, где пахло сиренью, а по улицам ездили экипажи и ходили чинные люди в котелках. Среди кирпичного крошева, на полу того, что когда-то было спортивным залом школы. Там во дворе, помнится, ревел, надсаживаясь, немецкий танк. На теплых трубах, под свинцовым небом, в сантиметре от хорошо смазанных сапог какого-то мудака в шинели. Мудак размахивал маузером и что-то пытался объяснить ему, Лекову. В захламленной донельзя квартире знакомой по прозвищу Маркиза, где пахло красками и скипидаром. Однажды так вообще – в фарватере канала Грибоедова на траверзе Института имени Экономики и Финансов, имея в одной руке невиданного размера копченого сига, а в другой – отчего-то спиртовку. Спиртовку пришлось бросить – на дно тянула. А вдвоем с сижком выплыли. Точнее, сижок вынес, как дельфин Нереиду. Леков, правда, в тот раз не удержался и отплатил черной неблагодарностью: сожрал его, сижка, во дворе института под брезгливыми взглядами студентов.

И иные пробуждения были. На спине несущейся во весь опор гнедой кобылы, навстречу каким-то говнюкам. В руке меч, во рту капустная кочерыжка. Почему-то в том пробуждении так принято было – перед боем по капустной кочерыжке вручать.

Вершиной же было пробуждение в шкуре белого носорога. В носороге было хорошо. И на блев не тянуло. Только не долго лафа длилась, появился кто-то с могучей берданкой и носорога завалил. Ох и жутко было после. Мрак, скорбь, многорукие боги похмелья, от которых никуда не спрячешься – ни в метро, ни в катакомбы римские, ни под одеяло – всюду дотянутся своими руками липкими и холодными.

Так где же он на этот раз оказался?

Леков полежал, размышляя и старясь больше головой не шевелить. Затем пришла мысль – вспыхнула молнией, высветив главный вопрос: отчего он проснулся?

В комнате темно, Белая ночь в окно, Комары звенят...

Что каждый раз служит причиной пробуждения? Одна это причина или же некая уникальная конфигурация из множества причин? А если исследовать это множество?

Лекову никогда не удавалось исследовать это множество. Даже пребывая в белом носороге, когда, пощипывая сухую траву саванны, он пришел к неожиданному выводу: данное множество является, в свою очередь, подмножеством другого множества. Но тогда заявился этот козел на джипе, выстрелил и с мыслей сбил.

Но здесь-то ладно. Никаких джипов, никакой стрельбы. Никаких копченых сигов.

Однако что-то ведь заставило проснуться?

– Мы-ы, – промычал Леков, вопрошая сосны и белую ночь. – Мы-ы-ы.

Он осторожно выпростал из-под себя затекшую руку. Зашарил вокруг. Нащупал книгу. Поднес к лицу. Ишь ты! Евгений Замятин. Называется «Мы».

Леков открыл книгу и начал читать. Когда он дошел до шестьдесят четвертой страницы, истинная причина его пробуждения обозначилась со всей очевидностью: телефон же звонит где-то. Где-то неподалеку. И давно, гад, звонит. Он, Леков, успел и про сосны подумать, и про белую ночь. И шестьдесят четыре страницы «Мы» прочитать, а он все звонит. Во настырный какой.

Евгений Замятин очень хороший писатель. После шестидесяти четырех страниц «Мы» похорошело настолько, что левая рука обрела некую степень свободы. И на нее стало возможно опереться, дабы чуть-чуть приподняться и тем самым несколько расширить свой горизонт. Увидеть наконец этот чертов телефон.

Похмельные боги были в этот раз милостивы. Левая рука как раз и оперлась на телефонный аппарат, который паскудно трезвонил все это время. Вот ведь людям делать нечего, набрать номер и слушать часами долгие гудки. Можно подумать, он, Леков, сейчас все бросит и будет по телефону кудахтать, как Стадникова поутру.

Стадникова появлялась в некоторых пробуждениях. А в других не появлялась.

Но даже когда появлялась, радости не приносила. Да и возникала в разных обличьях – Медузы Горгоны, Той-Кто-Трясет-За-Плечо, Шарлотты Корде, Жанной д’Арк обугленной приходила. Однажды только красавицей явилась. Леков даже ее захотел было. «Как тебя звать-то, красавица?» – спросил тогда Леков. «Пенелопа я», – потупив взор, ответила Стадникова.