Габриэль Витткоп - Смерть С.

— Эй, никаких тут мне историй!

С помощью контрабандиста М. и его сын выпихивают С. наружу. Дверь хлопает. С. испускает ругательство, затем идет мочиться к забору. Он в ярости, он не оставил своего намерения. Некоторое время он выжидает в тишине соседней улочки, затем возвращается к двери и выстукивает условленный сигнал. Сын М. открывает дверь. С. хватает его за грудки и вытаскивает наружу. Между тем, ему бы следовало знать, что у того есть откидной нож с фиксатором. С. ощущает удар в правый бок. Лезвие разрезает ткань рубашки, пронзает кожу, погружается в жировой слой, затем в мускульную ткань. Протыкает брюшину, вонзается в печень, перерезает круглую связку — остаток пуповинной вены — затем два раза поворачивается вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сначала вправо, потом влево, разрушая на своем пути ткани печени, превращая их в коричнево-черную кашу. Лезвие яростно поворачивается еще раз, прежде чем выйти из раны с приглушенным свистом и вернуться к своему хозяину, еще горячее от крови С.

Отупевшая от голода старуха, сидящая на корточках на той же улочке, всё видела, несмотря на темноту. Старуха родом из Джайпура, где по ночам женщины-вампиры, сидя на краю крыши, сосут кровь спящих при помощи нитки, погруженной в вену. Стервятник шевелится во сне. Утоптанная земля жадно пьет кровь С., убитого поэта.

Конечно, время пришло. Не слишком рано, как он было подумал. Конечно, он знал день и час, даже если он их не выбирал.

Всякая возможность беспрестанно умножается в геометрической прогрессии, всякое событие варьируется бесчисленное количество раз. Сочетания, приспособления, подлаживания событий друг под друга рождаются одно из другого, как пальмовые ветви, как гроздья фейерверков, как взрывы неведомых галактик, они, может быть, и есть Вечность.

Он говорил: кто написал, что воистину мертв тот, кто ничего не оставил после себя? XVIII век, должно быть. Он говорил: я хотел бы иметь семь жизней. Он говорил: я не забываю твоих предостережений, твоих пророчеств. Он говорил загадочные вещи, произносил меткие фразы, которые погружались, словно камни, в воды памяти.

— Не бойся, — тихо повторяет С. сыну М., который поддерживает его, — не бойся… я никому не скажу…

Одной рукой С. опирается на своего убийцу, другой прижимает к животу багровый кусок газетной бумаги.

Когда шофер видит его, он молча жмет на газ и скрывается. С. чувствует, как большой сгусток крови или кусок печени потихоньку выходит наружу из раны, скользкий, ласковый.

— Я пойду один, — говорит С. — Скажи своим старикам, чтобы не беспокоились. –

Сын М. прислоняет его к стене, трогает ему лоб, говорит, что ничего страшного не произошло, и очень быстро исчезает.

С. пускается в путь, локтем опираясь о стену, склонив голову на грудь, на ногах словно водолазные ботинки, широкая багряная дорожка тянется за ним.

С. удается выйти из лабиринта. Скелеты смотрят на него без любопытства, подумаешь, человек истекает кровью. С. движется по Бомбею, невысказанному городу, который обязан своим именем ужасной богине-матери Мумбай. Останавливается такси, шофер принял его за пьяного. Потом он видит багрянец, но в то же мгновение С. делает ему знак. Тот не смеет отказаться. Как все шоферы-сикхи, он носит бороду и тюрбан. Вспышка магния: он вспоминает притчу о человеке, который оставил другого истекать кровью, и боги его наказали; вспышка магния: он вспоминает о куске полиэтилена, лежащем у него в багажнике.

Сын М. с досадой разглядывает свою рубашку: вот свинья, заляпал меня всего!

"Скорая помощь" трогается с места. С. всегда любил отъезды, любые отъезды. Его сильно знобит и он чувствует что-то похожее на сонливость, с ударами гонга, с магниевыми вспышками образов, которые возникают и тут же исчезают в черноте. Нос. Глаз. Жест. Свет. Нечто необъяснимое. Древняя безделушка. Безымянная вещь. Ребенком он любил играть в развалинах Хрустального Дворца. В Базеле он жил на Totentanz , [12] Тотентанц ("Пляска Мертвецов") исторический район в швейцарском городе Базеле, где в средние века существовала стенная роспись "Пляска Мертвецов". как нарочно. В другой день, на острове Гори, у развалин португальской церкви, багровое солнце садилось за кокосовые пальмы, черные, растрепанные. С. вспоминает, что он должен написать несколько писем.