Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста

Рядом был самый, наверное, свободный в союзе город — Одесса. Город каштанов и веселых куплетистов. Город моря и знаменитой барахолки, где было ВСЁ. В этих краях не слишком-то доверяли вообще какой бы то ни было идеологии. Слишком далеко от Москвы — раньше это называлось «малороссией».

Поэтому никто особо не испугался в Приднестровье, когда при выходе из здания парламента Молдовы в центре Кишинева националистически настроенная толпа попыталась избить депутатов от Приднестровья. Больше наши депутаты в Кишинев не ездили. А когда на центральной площади Кишинева толпа интеллигенции зацепила проходящего мимо с девушками русского студента Дмитрия Матюшина, говорившего по-русски, и забила его ногами до смерти, в Приднестровье все поняли, что ситуация зашла слишком далеко — дальше некуда. На кишиневских молдаван долго смотрели, как на говорящего попугайчика — надо же, умеет ругаться! Какое умиление! И как-то сразу всем стало понятно, что войны будет уже не избежать. Что придется свернуть глупой птичке шею, а, возможно, и отрубить голову.

В Тирасполе начались многотысячные митинги, забастовка, и все это закончилось провозглашением Приднестровской Молдавской Республики. В считанные месяцы была переподчинена милиция, создана своя армия, в воздухе веяло свободой и общей радостью. Немедленно были отменены все новые порядки, принятые парламентом Молдовы. На своих местах остались вывески на русском языке, никто не стал вводить никаких экзаменов на знание молдавского, а у властей Молдовы вскоре появилось очень много поводов начать войну.

А всего лишь несколько лет назад ни о чем похожем никто и не думал. Все нормальные дети ходили в школу, все нормальные взрослые ходили на работу. Ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, святили куличи и били друг другу яйца на пасху. Красили повсеместно, и традицией было красить яйца коню Суворова на главной площади Тирасполя. Яйца были большие, удивительно, что умудрялись их красить даже под зоркой охраной.

Первым моим рабочим местом стала барахолка в городе Одессе. Тогда еще все это было не совсем законно, еще это было немножко стыдно, и папик наш — коммунист еще тот, подвозил нас метров за двести, и багровел от злобы, пока мы с мамой пополняли семейный бюджет. Первое, что мне доверили продать — это большую куклу, размером с моего младшего брата. Куклу звали Вася, она была вполовину моего роста и имела на носу маленькое черное пятнышко. Мне тогда было 14 лет. Барахолка представляла собой ряды людей, перед которыми на газете был разложен товар, а между рядами непрерывным потоком ломились потенциальные покупатели. Некоторые из них кричали:

— Мальчик, почём мальчик?

— Мальчик, почём человек? — вопрошали другие.

Однако, покупать пока никто не спешил. И я сам решил пойти по рядам, понимая, что покупательная способность населения, возможно, ниже, чем самих одесских спекулянтов. Я оказался прав, не пройдя и половину своего ряда. Мальчика у меня купила толстая, и самая настоящая одесситка, с бородой и усами, торговка тапочками. Одесситка упрямо вымогала скидку в 10 рублей за пятно на носу у мальчика. Я не сдавался:

— Вы дома его резинкой потрите.

Короче, судьба Васи была решена. Вася стал одесситом, правда нос я и дома безрезультатно тёр целый вечер. Быть может, одесситка справилась с носом лучше меня. В любом случае, это был первый в моей жизни покупатель, и, как и положено в Одессе, я его самым наглым образом, бессовестно надул.

Мою маму вечно одолевали неуемные одесситы. Абсолютно точно, их сводили с ума её огромные сиськи. Поэтому все евреи, оказавшиеся со своим товаром вблизи моей бесценной маменьки, тут же сально лезли своими всевозможными знаками внимания:

— Женщина, ну я ж по Вам вижу, шо Вы — одесситка. Ну только не ешьте, я ж Вас умоляю, эту серую колбасу! Вы шо? Как? Вы разве не знаете? Она ж из одних крыс!

— Женщина, я на Вас давно обратил внимание, Вы ведь чистокровная еврейка, Ваш мальчик обязательно должен после школы поступить учиться на зуботэхника. У меня есть блат, я говорю Вам — он будет там учиться! Женщина, как Вас зовут?

В это время «мальчик» уже пробегал четвертый длинющий ряд, и двадцать пар отличных фирменных носков из далёкой Сирии уже обрели своего клиента. Мама, вечно стеснялась ухаживаний. Она хранила верность папику. Папик злобно ожидал в семейном Москвиче, трогательно прижимая к груди свой партбилет.

Одесская барахолка открыла передо мной целый мир, абсолютно для меня новый и восхитительный. В сравнении с великолепием этого огромного потока людей, наш Днестровск был песчинкой. Здесь можно было купить всё — начиная с продуктов питания и презервативов, заканчивая огнестрельным оружием и наркотиками. Это первое свободное государство в государстве — Одесская барахолка — имела свои законы, менты ее охраняли только снаружи. Было время, от греха подальше какие-то коммунистические идиоты решили ее закрыть. Стало еще романтичнее — барахолка стихийно рождалась в районе Староконного рынка, прямо в черте города, заполонив собой целую улицу. По барахолке то тут, то там проходили одесские блатные — могли отнять кожаную куртку, или достать нож. Иногда здесь звучали выстрелы, и перепуганные насмерть бородатые одесситки давили друг дружку, прижимаясь к подворотням. Так что теперь я не учился в субботу, и оба выходных мы организованно семьёй выезжали в Одессу. После барахолки мы, как правило, ехали на Привоз, где закупалось всё то, что голодная Россия никогда не имела в лучших обкомовских столовых. По количеству адреналина с выходными на барахолке не могло сравниться ничто — поэтому вечером я редко ходил на танцы — валился с ног и спал, как убитый.