Радомир Коловрат - «Шалом Гитлер! ».

Дни слились для меня в одно бесконечное и беспросветное похмельное утро. В зеркало я старался не смотреть, все равно там ничего кроме мерзкой заплывшей и небритой рожи увидеть нельзя. Я понимал, что качусь в пропасть, но так как впал в безразличную апатию, останавливаться на пути саморазрушения не собирался. Однажды утром, прикончив бутылку дешевого портвейна под аккомпанемент какого-то мутного отечественного сериала, я направился в туалет справить малую нужду. Когда я вошел в свой совмещенный санузел, то увидел сидящего на краю ванной носатого старичка с хитрой морщинистой мордой. Его присутствию я абсолютно не удивился, но для порядка спросил:

— Ты кто?

— Я библейско-талмудический бог Яхве. — невозмутимо ответил старичок, поправив полы своей засаленной хламиды.

— Ну и хули ты не на земле обетованной, воевал бы там с Аллахом, чего тебе в нашей убогой России-то делать?

— Я пришел тебя помучить, показать тебе твоего будущего сынка. — Яхве щелкнул пальцами и, буквально тут же у него на руках появился упитанный розовощекий младенец. — Тебе его никогда не увидеть! — ехидно осклабился Яхве.

Я почувствовал какой-то прилив сил, выведший меня из апатии.

— Ах ты, сука, отдай моего сына! — я кинулся на божка и принялся вырывать у него ребенка. Старичок оказался необыкновенно сильным. Он легко отшвырнул меня на раковину, которая под моим весом раскололась. Затем уродец надул младенца в попку как шарик. И, резко хлопнув, взорвал его. Всю ванную залепили ошметки кровавого мяса. Яхве расхохотался и начал взлетать под потолок.

— Тебе никогда его не увидеть, глюпый рюсский. И Вика больше не твоя, та-та-та. — заговорил божок с мерзким акцентом.

Из последних сил я уцепился за его дохлую грязную ножку. Яхве немного покачнулся и начал дрыгать своей ножкой, стараясь сбросить меня вниз. Я вонзил свои зубы ему в пятку. В глотку мне хлынул желтый гной. От омерзения я выпустил его ногу и рухнул вниз, на ванную. От резкого удара я потерял сознание, успев увидеть лишь исчезающего Яхве, с прокушенной ногой, сочащейся желтым гноем.

На шум в моей квартире соседи вызвали милицию. Дверь в квартиру взломали и, когда я очнулся, меня везли в дурку, с диагнозом «белая горячка».

Вылечился я довольно быстро. В дурке меня часто навещали родители.

А однажды в белых халатах ко мне пришли Пес, Тимофей и еще пара ребят из нашей банды «Белые воины».

— Ну, что, друг, излечился от иудейской заразы? — сказал Тимофей, ставя на стол авоську с апельсинами.

— Рад вас видеть ребята!

— А какие мы были бы друзья, если б не поддержали тебя в трудный момент. — Пес похлопал меня по плечу.

— Знаешь, мы тут так подумали. В общем, если хочешь, то ты снова можешь влиться в наши ряды, мы возвращаем тебе членство в «Белых воинах». С каждым такое могло случиться. Еврейки любят талантливых русских: Есенин и Айседора, Маяковский и Брик, Боннер и Сахаров. Не обошла чаша сия и тебя. Ты вышел с наименьшими потерями. Есенин и Маяковский покончили с собой, Сахаров с ума сошел. Ты тоже был на грани.

— Спасибо, вам ребята, спасибо! — я встал с кровати и пожал каждому из них руку. — Я рад быть с вами снова!

— Ну, выздоравливай, вернешься, закатим пати. Подыщем тебе русокосую славянскую NS-красавицу, она развеет твои печали. — подмигнул мне Тимофей. — Нарожаете кучу русских витязей, копи силы, друг!

Скоро меня отпустили. Пить я бросил совсем, так, для расслабления изредка позволял себе бутылку пивка или косячок. Весь отдался учебе и татуировкам. Я снова стал тусоваться с бритыми и фанатами. Про мою связь с Викой уже мало кто вспоминал. Я завязал несколько кратковременных романов со случайными девушками из клубов.

Вика прислала мне на email пару писем. Она рассказывала, что вышла замуж за молодого израильского юриста и родила мальчика, которого назвала Марком. Правда, о том, что это мой ребенок она не упоминала. Еще она писала, что учится на медика, что я — ее самая большая любовь, и она любит меня до сих пор, но обстоятельства сложились так, что нам не суждено быть вместе, что, когда она приедет в Москву, то хочет обязательно со мной увидеться. Я ей не ответил.

Однажды зимой я гулял по центру, и одно место показалось мне смутно знакомым — это был Викин дом. Уже начинало смеркаться, в ее окне горел свет. Я задрал голову и стал смотреть на желтый квадрат ее окна, мне вдруг показалось, что я слышу Викин смех. На мое лицо падал мягкий теплый снег.

В окне показалась темная фигурка с силуэтом младенца на руках, я улыбнулся. Фигурка отошла от окна, и через мгновение свет был погашен. Я поднял воротник натовки и пошел вперед. Жизнь стоила того, чтобы жить.