Анастасия Гостева - Travel Агнец

— ну и что? может, ты тоже, как гриб, только еще не знаешь об этом? Курехин вот Ленина считал грибом, монахи тоже не слишком рвутся из монастырей, кстати, Курехин разводил у себя дома таких специальных медуз, которых потом нужно было сушить и есть, и они обладали соответствующим воздействием

— а ты их пробовал?

— нет, не получилось, что плохого в том, чтобы быть грибом?

— понимаешь, Лешка, я только знаю про себя, что по какой-то причине та сила, которая прет из меня, или по мне, она почему-то хочет, чтобы я совершала какие-то телодвижения в отношении социума, почему-то мне говорят — хочешь писать — возьми, но не оставляй себе, пусть это никому пока не нужно, но время придет, но ты должна рваться, а если не хочешь так, то вообще ничего не будет, и поэтому я все время разрываюсь между возможностью плюнуть на все, уехать в Индию, Мексику, куда угодно, путешествовать, и я знаю, что если решение настоящее, то деньги будут, и необходимость возвращаться и принимать определенные правила игры… и мой университет, и моя работа — это только средства, они не самоценны, я знаю, что они — иллюзия, и именно потому, что я это знаю, они обретают временный смысл

— ну а тогда что ты страдаешь по поводу гашиша и всего остального? это же точно так же, либо они обретают локальный смысл, и ты не привязываешься к ним, либо — ты сама виновата… и потом, что значит — прет по мне? нет ничего, кроме тебя, все, что ты пишешь — это ты, это внутри

— нет, понимаешь, все не так просто, есть что-то, что внутри, но есть какая-то часть, есть что-то снаружи, и оно течет по мне, пока не натекает такая лужица в виде текста, это поверхностные эффекты

— но ведь чувствуешь ты! а чувствуешь — изнутри!

— слушай, ну это еще в семнадцатом веке современники Джорджа Беркли поняли, что солипсизм — позиция совершенно неуязвимая, мир — только комплекс моих ощущений, но Давид Юм заметил по этому поводу, что аргументы Беркли не допускают даже тени возражения, и не содержат даже тени убедительности

— это не солипсизм, это — факт

— это — fuck, вот я думаю, почему же тогда все основные религии запрещают употребление наркотиков? ну ведь не случайно же от них отказываются? не может быть, чтобы дело было только в связи церкви и государства…

— да откуда ты знаешь, что там было на самом деле? что там принимали все эти пророки?

— и все-таки…

Раздолбанный автобус фирмы «Tata» уже наполовину заполнен. Мы занимаем свободные места. Я не понимаю — до Ришикеша 250 км, а мы собираемся ехать восемь часов. Это даже в России — бред. — Сейчас поймешь — Алексей расплывается в довольной улыбке как хитрец, не перестающий удивляться изворотливости и ловкости другого хитреца… Я смотрю в окно. Узкие улицы сменяются проспектами, «Indian Gate», президентский дворец, район посольств и отелей, медленно и вальяжно шествуют два слона, смешно покачивая попами, наряды полиции контролируют районы, где по ночам возникают проблемы с обезьянами, проспекты кончаются, по обеим сторонам — лачуги из картона и тряпья, кострища, мы уже выехали из Дели? ты смотри — автобус поворачивает, выезжает на проспект, район посольств, «Indian Gate», президентский дворец, я схожу с ума? ты смотри, мы останавливаемся около придорожной забегаловки и все бегут за чаем и в туалет, появляется очередная порция пассажиров, нас выгоняют из автобуса и пересаживают в другой, точно такой же, они что, охренели? ты этого никогда не поймешь, просто смотри…

Автобус трясет на грунтовой дороге, плачет ребенок, некто, замотанный в клетчатый плед по самые глаза, слушает радио, прижав его куда-то между пледом и тюрбаном, где, видимо, находится ухо, из окна дует, жутко болит голова, я втираю в виски эвкалиптовое масло, в кабине водителя индусы слушают музыку, невыносимую индийскую музыку в пять часов утра! Но мы уехали, мы вырвались! Теперь все будет по-другому.

Небо розовеет, и так же мгновенно, как сумерки, наступает рассвет. Как будто в качестве компенсации за всеобщую медлительность, природа живет стремительно и с размахом. Автобус тормозит на площадке в двадцати метрах от Ганга. Пассажиры вываливаются наружу, и через пару минут их уже нет — команда рикш удаляется в разные стороны в облачках пыли. Мы дрожим от холода и пытаемся найти названия отелей в нашей Holy Bible.

Шесть утра, но на берегу вовсю идет утреннее омовение: мужчины, женщины, старики и старухи, дети, стоят по щиколотку или по колено в воде, брызгают на себя водой. Морщинистые старухи, с проколотыми носами, все в браслетах и кольцах, яркие и радостные, вызывают не то настороженное недоумение, не то зависть. Нас обступает толпа любопытствующих и сочувствующих, толпа галдит, тянет нас за руки, жестикулирует, разглядывает, предлагает услуги.