Иван Аксенов - Готы

Хотелось броситься на ближайшую могилу и начать разрывать ее — голыми руками. Не делал этого, сдерживался. Шел дальше по кладбищу и представлял, как бы выглядел он — если бы не сумел себя контролировать: одетый в черное, с разметанными волосами и безумным взглядом, черпающий горстями стоя на коленях — посыпанную желтым песком землю могилы: теплым майским утром, под раскрывающими первую зелень деревьями. Внезапно вспоминал, что — на самом краю кладбища видел как-то прогуливаясь со знакомой девкой — заброшенные могилы. Низкие, кривые, с кустами рвущейся из них зелени: лебеды и прочего — смотрелись они жалко и убого.

— Это здесь — самоубийц хоронили, — комментировала девка. — Их не отпевали и за оградой кладбища закапывали, а теперь все слилось в одно, но к ним — никто не приходит…

— Почему никто? Вот ведь — мы пришли… — смеялся тогда Благодатский: привлекал её к себе и целовал.

Теперь же — решал: такую, забытую и брошенную, почти сравнявшуюся с землей и едва заметную — можно. Уверял себя: «Ничего зазорного в том нет: мертвому по хуй, живых, заботящихся о его памяти — нет. А по православным понятиям я, может, даже и неплохо поступаю: смерть ведь — хочу заставить служить жизни, созидать с её помощью! Сколько она уносит, сколько отбирает: так пускай, если уж нашелся такой я — окажет услугу! А если выяснится, что — прав и не много на себя беру, так мне потом еще и спасибо за мою борзоту скажут…»

Чувствовал по ходу розысков кратчайшего пути — желание мочиться. Оглядывался по сторонам, слышал тихие голоса убиравших могилы и невидимых ему старушек и другой шум, странный: похожий на популярную музыку и грохот тяжелых инструментов, которым неоткуда было там взяться. Подходил к дереву, расстегивал молнию джинсов и шумно мочился: сухая кора немолодой липы сразу намокала и делалась черно-зеленой; часть жидкости стекала ниже — со ствола к не полностью скрытой корневой системе. Впитывалась в землю.

Блуждал еще несколько времени и натыкался на искомое: неравномерно разбросанные среди здоровенных, частично порушенных уже временем деревьев — могилы. С веселой щетиной молодой травы, ворохами старых веток и зарослями кустарника — казались они вовсе не посещаемыми и, к большой радости Благодатского, вполне были скрыты от действующей части кладбища — хотя и находились в непосредственной близости. Снова долетал до него непонятный и все более настораживающий шум: казалось, что за деревьями и огибающей конец кладбища глинистой канавой с ручьем — кипит какая-то работа. Поражался и не мог понять: что происходит. Вспоминал, что располагался там комплекс тепличного комбината, принадлежавший городскому совхозу и брошенный им — лет пятнадцать назад: стоял в поле за кладбищем — разрушающийся и разворовываемый. «Неужто — решили восстановить?» — радовался Благодатский. — «Отец рассказывал — комбинат богатейший был, горы овощей производили: чуть ли не лучшие в союзе… Все-таки — есть еще у нас толковые люди, если такую свалку решили восстановить и пустить в работу! И городу польза, и жителям места рабочие, и вообще — жизнь!..» Так принимал он не имеющее к нему — практически никакого отношения, быстро шел, почти бежал вперед — не успев даже выбрать объект для осуществления своего плана. Перебирался через ручей оплетенной по берегу зарослями акаций — глинистой канавы и вылезал в поле.

Увиденное поражало, заставляло замирать на месте и пристально всматриваться: по началу — не веря своим глазам. Толпы хачей, различных ростов, оттенков и национальностей — работали там: пилили доски, колотили молотками. Таскали обрезки и опилки, сваливали их в кучу, чтобы в последствии — сжигать. Обменивались гортанными криками, почти не похожими на человеческую речь. А из полувосстановленного здания бывшего тепличного комбината доносилось жужжание станков и несложная музыка: похожая на популярную русскую, но — не русская: неизвестного Благодатскому языка, с подвыванием и использованием национальных инструментов:

— Ай-на-ны-ны-и-и-и… И-и-на-а-а-ны-и-и… — слышалось в ней.

Крепкая хорошая злоба охватывала Благодатского: разглядывал силуэты мельтешивших совсем почти рядом ближних иностранцев, одетых в грязные спортивные костюмы, видел — произведенные их руками срубы: основы для бань или каких-то еще небольших построек. Думал: «Вот блядь: город, рабочие места! Чурканы тут на буржуев въебывают, строят им бани на дачу, а я-то — радовался… Ни хуя хорошего нет и не будет, будет только говно, хачи и ублюдки! И навряд ли найдется тот, кто сумеет изменить это… Так и будет играть хачовская мерзкая музыка — на кладбище!»