Юрий Цыганов - Зона любви

И я полетел в тартарары.

Сутенер благословил нас, забрав положенный выкуп.

А впереди у нас открывалась заманчивая перспектива: знакомство, ухаживание и брачная ночь.

Оставалось только распорядиться с толком последними сотнями баксов. Так, вперед! Без промедления! В океан выпивки, в зазеркалье витрин.

Славься Ночная Палатка!

Спасительница вечно страждущих!!

Да светится Витрина Твоя, во мраке веков!!!

Своих спутниц я почувствовал сразу. Моя интуиция оказалась на высоте!

Есть проститутки, занявшиеся продажей своего тела по нужде или по глупости («подружки, блин, затащили!»). Порою, они становятся жертвами чьих-то грязных игр. Игр взрослых дядек, для которых «деньги не пахнут». Мои были не из таких. Это были первосортные шлюхи профессионалки, отдающиеся своему ремеслу всецело, с чувством, переходящим в экстаз.

Вообще-то, они не любят, когда их называют шлюхами.

— Мы — проститутки! — поправляли они меня обычно, со скрытым возмущением, таким тоном, словно говорили: «Мы — топ модели. Работаем, между прочим, у Юдашкина». Мне импонировало их чувство собственного достоинства, однако язык не поворачивался выговорить такое. В нашей стране — всё не как у людей. Проститутка у меня намертво приросла к Троцкому. Так случилось. Ленин однажды навесил этому деятелю ярлычок, но оказалось — вождь зрел в корень. Согласитесь, наш бесноватый фюрер, с глазами Клеопатры — сексуально возбуждает. Наверное также, как Сальвадора Дали — задница и пухлая спина, стянутая портупеей, Адольфа Гитлера. Вообще, более продажного явления, чем русская Революция, я думаю, вряд ли найдется в истории. Революция и Проституция — близнецы сестры. Те же дешевые манеры, ложь, тотальная похоть сильных самцов, млеющих от их задниц. То же «кидалово», те же теневые бабки и пьянящий вкус риска. Тот же сиюминутный оргазм, без оплодотворения. Те же несчастные случайные дети. Даже красный цвет обе сестренки выбрали своим символом.

Бешеная собака — Сталин — настоящий скифский, языческий бог! — просто взял эту грязную рублевую девку за шкирку, попользовался — и сумел подчинить, естественно презирая.

А шлюха? Чувствуете разницу? Главное, для меня, прирожденного совка, — «шлюха», — слово глубоко ностальгическое. Слово, можно сказать, впитанное с молоком матери, — мягкое, почти ласкательное, запретное и от этого еще более желанное. Троцкого шлюхой — при всей его сексуальности — не назовешь.

Моим новым подружкам было плевать, как я их называю.

Им, похоже, вообще было на всё плевать, кроме одного — своего любимого ремесла. Да и не ремесло это было — образ жизни.

Они не отрабатывали положенное время, посматривая на часы, не пытались улизнуть, когда я, утомленный, откидывался на мгновение в привычную нирвану — колыбель мироздания. Нет! Эти молодые прелестницы действовали, как ретивые налетчицы — они радовались жизни, требовали ее! Они были абсолютно свободны в желаниях! Они трепетали и вздрагивали от моих прикосновений, и кричали, и вонзали мне в спину свои коготки. И никак не могли насытится…

В те мгновения они были послушны, как дети.

Но это всё потом.

А вначале из зазеркалья было вытащено всё, необходимое для праздника.

Пир призраков имел далеко не призрачную природу. Выпивка, закуска и девочки были натуральными.

Одну звали Джульетта; другую — Изольда.

Я проходил, как Ромео-Тристан…

Оркестр, живущий во мне, сыграл потрясающую прелюдию…

Я выступил с заявлением:

— Я — государь богатейшего государства — должен покинуть вас навсегда. Такова воля Того, Который Все Знает и Всюду Проникает. Такова Его Воля и воля, пославшего Его ненароком однажды… Перед отлетом я даю свой последний бал. Естественно, под землей, как и положено, проводить столь грандиозные мероприятия. Поэтому не бойтесь, девочки, Христово войско сюда не проникнет — нас охранит иное воинство.

Я огляделся вокруг: из каждого угла выглядывало скоморошье племя — ряженые — ассамблея Петра реформатора. Они томились, подвывали и гремели цепями, как сторожевые псы, не в силах начать вакханалию. Зная их приверженность к безобразиям, я каждого посадил на цепь.

Я давно ушел из-под опеки и тех и других. Я был самостоятелен и одинок…

Моим спутницам понравилась моя пламенная речь.

Понравилось и подземелье, в котором мы оказались. Более того, они были восхищены. Восхищены неподдельностью обстановки. В ней не было притворства и помпезности, присущие Божьему храму, но не было и безвкусицы и показной двусмысленности бардаков.