Юрий Цыганов - Зона любви

— Чего ж тут непонятного — «болеет» девушка.

И опять таким тоном, будто у нее голова болит, а я, подонок — домогаюсь.

— А зачем же ты на работу вышла?

— А что — дома сидеть? Одна?

Она с возмущением посмотрела на меня, будто я предложил ей нечто из ряда вон выходящее.

— Тоска зеленая… скажешь тоже!

— Ну, не знаю, гуляла бы сама по себе… на выставку сходила… В парке «Горького» на карусели каталась бы…

— Карусель?.. Во дает! мы тебе сейчас такую карусель устроим! Ирка, держи этого маньяка, я его сама изнасилую! В извращенной форме. Карусель!

Карусель, видно, ее больше всего раздосадовала.

Справка: Изольду звали Ира, Джульетту — Варя. Вообще-то я знал их настоящие имена, просто захотелось придать нашим отношениям шарму. Захотелось немного романтики. Тем более Варя на Джульетту чем-то смахивала: глаза горят, маленькая, наглая…

Больше ни романтики, ни шарму не хотелось…

— Ладно-ладно… черт с тобой!

Я, как всегда, сдался под натиском объективных причин и принял компромиссное решение.

— Ты, Ирка, раздеваешься целиком, а эта маленькая лгунья — по пояс.

— Чего это я лгунья?

— Уплочено за два тела, так? Скажи, так?

— Ну…

— А получил — полтора. Как говорится — всучили «куклу».

— Кто — кукла? Я — кукла?! Ну, ты и жлоб, художник!

Она не находила слов и задыхалась от негодования.

— Ну… гад! А души! Женские души, сволочь… Разве они уже ничего не стоят?!

— Я тебе, Варя, не Мефистофель — души скупать… к тому же такую бесстыжую, как твоя… деньгами, понимаешь, сорить…

— Ты тут давай не умничай, Мефистофель! К тебе женщины, между прочим, пришли. И они жаждут любви! А он тут торгуется, как последняя скряга. Подать сюда любовь на серебряном подносе… в яблоках!

Она сделала непередаваемый жест, подзывая несуществующего халдея.

— Господи, спаси, сохрани! Господи, Боже ж ты мой… как трахаться хочется, мама дорогая!

— Потерпишь.

— Слушай, у меня такое ощущение, — сказала Варя, — что «эти дела» как-то сами собой закончились…

— А может, их и не было вовсе?

— Скажешь тоже! Дурак такой… Каждый месяц — вынь и положь.

— Ой, только не надо ничего выкладывать…

Варя кинулась на меня со своими кулачками. Я хохотал и отбивался.

— Сволочь! Ирка, он нас не хочет. Давай его в натуре изнасилуем! Строит из себя тут, понимаешь, «даму с собачкой»!

— Собачка-то здесь причем?

— А притом! Выпендриваешься много.

— Фюрер всегда прав!

— Ой, ой, ой! фюрер хренов… Прям, щас расплачусь!

— Вот что, птичка, ты тут не очень-то чирикай… за мной большие люди стоят…

Я ткнут пальцем ввысь — на свой облезлый потолок.

— Такие большие — сюда не поместятся…

— Ой, да кто ты такой? Боже ж ты мой, насмешил, ей богу…

— Запомни, дэвочк мой, — сказал я хриплым назидательным тоном, пародируя некий собирательный образ бандита, — я — художник в законе. Меня САМ короновал! Мы на государство не работаем. Как ссученный сабак Церетели. Сечешь? За меня и на том свете дружки на куски порвут. А на этот — по частям отправят. Для освидетельствования.

— Ой, не гони… базар завел кучерявый… Репин-Айвазовский.

— Дочь моя, не произноси имя творца всуе. Я есмь выпивка и закусь, сошедшая с небес: приходящий ко мне не будет алкать, и верящий в меня — не будет жаждать никогда.

— Ирк, я умру, ей богу… этот Айвазовский меня уморит в натуре!

Варя так по-детски непосредственно вступила в наш диалог-игру, что казалось ничего на свете веселее не бывает. При этом хохотала, как сумасшедшая.

Я балдел. На мой безответственный треп она реагировала, будто ничего на свете смешнее не слышала.

— Я дам вам есть плоть мою и пить кровь мою…

— Дай! О, Учитель, я жажду плоти твоей!

— Ты слаще морковки чего-нибудь ела?

— Не-а… только надкусывала. У таких крутых, как ты, художников. Хрум-хрум. Хочешь, попробуем?

— Давай, начинай…

— Не боишься? Морковку отхрумкаю — чем тогда думать будешь, картины сочинять?

— Ах, Варя, Варя — быть тебе главным референтом в министерстве Культуры, с таким-то глубоким познанием творческого процесса.

— Чей-то?

— Зришь в корень.

— Ир, кто про что, а наш — вшивый — про баню. На хрена мне твой корень!

Потом она вдруг загрустила, также неожиданно, как минуту назад хохотала. Сидит — сама не своя. Я даже заволновался.

— Ты чего?

— У меня мечта есть, — сказала она таинственно. — Смеяться не будешь?

— Кто — я? Зуб даю.

— Не, ну честно!

— Художник в законе за базар отвечает.