Юрий Цыганов - Зона любви

Утром — и нет! Задачка без неизвестных. Уйти она никуда не могла… Актеры все психи. Не спят до полночи, а потом, наглотавшись снотворного, забываются до полудня. Она мне сама рассказывала про свой сумасшедший режим.

На следующий день мы с ней встретились

— Я тебе, мать, звонил вчера утром… часов в десять.

Я говорил нарочито небрежно. Получалось же — грубо.

— Я не мать, я — девулька.

— Хорошо, девулька… (откуда она словечки такие выкапывает?) Я звонил тебе утром. Мне сказали, что тебя нет.

— А зачем ты звонил так рано?

— А что, нельзя?

Врать она не умела. И подпольщица из нее была такая же, как из меня разведчик. Хотя в данном конкретном случае информацию я получил в срок и разобрался с ней грамотно. Так что, разведчик я оказался лучше. Проворней. Просто мой чуткий барометр, настроенный на ложь, во время дал показания…

— Я была дома. Подруга не знала…

— Как это?

— Ты понимаешь… мы утром делаем специальные упражнения. Тренинг такой.

— По системе Станиславского? — вставился я.

Моя ирония осталась без внимания.

— Ну, это долго объяснять… Поэтому я закрылась в комнате, чтобы сосредоточиться, а подруга подумала, что меня нет.

— Она что — не могла постучать тебе?

— Не знаю… неважно… Я ее еще накануне предупредила — меня ни для кого нет. Я занимаюсь…

Так подумала, что тебя нет или была предупреждена?

Врала она неохотно. И неумело. Ей это было в тягость. Ей это, в конце концов, не шло! Она будто разыгрывала когда-то и кем-то установленные правила игры. Врать необходимо, особенно мужикам. Сами-то они, каковы! Может быть, в детстве на Корсике, в каком-нибудь дворе, может подруги из общаги преподали ей этот урок… Но почему же так бездарно ты врешь, выдающаяся актриса?!

Ведь скажи она, что да, я была у него… засиделись до полуночи… разговоры, то, се… Метро закрыто. Мать мне постелила в своей комнате…

Я бы волей-неволей это съел. (Правда, не уверен, — поверил бы?)

А тут какие-то идиотские тренинги! По утрам! Она точно спятила…

Крепко же в нее вцепился этот канадско-колорадский жук!

Я замолчал. Говорить уже было нечего. Уличать во лжи ее я не мог. Было в этом что-то недостойное наших отношений. Я надеялся, что она сама мне всё расскажет — потом, когда страсти улягутся…

Через несколько дней, я увидел его фотографию. Сама же и показала… Меня поразила схожесть их лиц. Внутреннее, едва уловимое, сходство. Они были пара.

А дальше… Накануне его отъезда, я почти успокоился… Я был уверен, она вновь поедет к нему. Ловить? Вызванивать? Дергаться? Я не хотел никаких разоблачений.

Но и усидеть на месте не смог.

Меня сорвало со всех болтов и понесло на родину. В кромешную тьму, на родное пепелище…

Был у меня старинный приятель, к которому можно было забуриться без проблем. Я набрал много водки и насиловал его своей драматургией часов двадцать кряду. Слушатель он был идеальный — вдумчиво сопереживал, внимая моим страстным речам с большим интересом, пока не уснул, утомленный повторами.

Я говорил в полупьяном бреду в пустоту…

— Я устал… я устал, Шурик! Я устал от себя… Я — в тюрьме… зона строгого режима! Я всё время, каждое мгновение пытаюсь понять ее… эту странную даму. Жизнь! Я хитрю, притворяюсь… или не хитрю, и не притворяюсь — всё одно. Она не подпускает к себе! Я для нее иностранец, заезжий музыкант… порождение Франкенштейна! Я — какая-то чудовищная ошибка… Мне больно, Шурик — я ж живой! Меня мотает по одному и тому же замкнутому кругу всю жизнь, и вырваться нет сил из него… я болен! Я поражен неизвестным вирусом. Я хочу другой любви! Ты не знаешь, как я бываю заботлив и нежен. Она говорила: «Лучше мужчин у меня не было». Это вырвалось у нее само, с такой искренностью, так неожиданно… а потом, будто кто-то щелкнул невидимым выключателем… и всё!! Свет погас! Я понял — всё! Снова зона, ад! Ничего уже не исправишь…

Вернувшись домой, полумертвый, опустошенный, (чего я, собственно, и добивался) — упал в черноту. Разбудил меня, ее звонок.

— Юра, ты пьешь?

— Пью.

— Зачем ты так! Если ты будешь меня так ревновать — тебя не хватит.

— Он уехал?

— Уехал.

— Я тоже уеду… В деревню. Мне надо.

— Хорошо… Береги себя, милый.

— Я не на войну собрался.

И я замолчал. Уже навсегда.

Я окунулся в привычное состояние — одиночества. Да и покидало ли оно меня? К нему примешивалось устойчивое ощущение беды. Оно уже бродило где-то рядом, манило к себе…