Павел Тетерский - Muto boyz

В пятницу мы наконец сняли банк, относительно сопоставимый с дневным заработком в «Каска-де+». У нас получалось больше, чем мы предполагали, честное слово, нам впервые за этот год финансово везло.

— …Слушай, Чикатило, — предложил я. — Может, нам попытаться загрузить ещё и бабок?

— Ты опять про ваши дела? — плаксиво сморщилась Оленька. — Ты можешь посмотреть на меня и понять, что сегодня вы не одни, а со мной?

— Мы всегда помним, что мы не одни, а с тобой. Даже когда ты находишься в другом городе. Так что, Чикатило, насчёт бабок?

— Бабки — это другой разговор, — сказал Чикатило с таким видом, как будто он лучше всех разбирался в бабках, как будто он был лучшим московским геронтологом. — Ведь правда, Оленька, я же правильно говорю? Бабки ездили бы на рынки даже себе в убыток. Ну, если бы убыток был минимальным, разумеется. Для бабок главное — идея, им нравится приносить пользу. Им нравится быть в игре, точнее, на время забывать, что они вне игры. Они ездят в метро и смотрят на людей. С кем-то говорят, кому-то что-то предлагают, на кого-то орут за то, что им не уступили место. Мы не будем лишать их этого блага, не станем отнимать у них последнее. Ибо иллюзии — это последнее, что у нас есть. Я, как бизнесмен…

— Чикатило, это очень грустно — то, что ты говоришь, — снова подала голос Оленька. Она просто не могла молчать, ей становилось плохо, когда она не участвовала в разговоре. За это она нам и нравилась. Хотя она нам нравилась за всё, эта Оленька.

— О, Оленька, тебе ли грустить об этом? Тебе, юному соцветию, выросшему в… — начал было Чикатило, но Оленька его прервала:

— Знаешь, в чём твоя проблема?

— И ты знаешь это, о…

— Нет уж, послушай. Твоя проблема в том, что ты играешь с серьёзным, ты смеёшься над печальным. Ты пытаешься уйти от этого таким образом, но так нельзя.

Оленька пребывала в капризно-философском настроении, и оно ей шло. Она была из тех редких девиц, которым вообще всё шло, любое настроение. Мне вдруг захотелось опять её поцеловать взасос. Вообще-то после того случая возле туалета мне этого хотелось периодически — время от времени и по внезапному побуждению. Даже когда она была в лосинах или как там называлось это белое и обтягивающее, сквозь которое просвечивала ленточка трусиков. Волосом в супе был Чикатило, которому хотелось ещё больше, несоизмеримо больше, чем мне. А я имел несчастье это понимать.

— Милая Оленька, я смеюсь над всем, кроме тебя, разумеется. И чаше всего я смеюсь над людьми. Если бы я не смеялся над людьми, я бы уже не был Чикатилой. Я был бы менеджером или негром, а разве ты полюбила бы менеджера или негра?

— Да ну тебя, Чикатило, от тебя не дождёшься серьезного слова, — засмеялась Оленька. — Пойдёмте, по-моему, там уже всё начинается.

Из зала действительно зазвучало, и стайки раздолбаев потянулись туда хилыми косяками. Чикатило говорил, что раздолбай — лучшие люди, и я его в этом поддерживал. Я так считаю и сейчас, когда все раздолбай образца девяносто четвёртого года сторчались, сели или поменяли статус. Потому что лучшие люди — понятие не личностное, но временное. Все мы хотя бы пару часов в своей жизни пребываем лучшими людьми.

— Давай устроим слэм, — предложил Чикатило. Устраивать слэм входило в его профессиональные директорские обязанности. Если бы за это платили, он бы посвятил этому всю жизнь и сделал карьеру слэмера-заводилы. В плане общественной значимости это почти что карьера кота, поэтому её до сих пор никто не сделал. А жаль — у Чикатилы это получалось на раз, с пол-оборота. Даже в глазах Алкоголиста появился несвойственный ему огонёк. Он вертелся вокруг микрофона, как стриптизёрша вокруг шеста, и орал в него: «Get out!» Это был припев незамысловатой песни на английском, потому что тогда все эти музыканты пели на английском. Такой была в то время мода, фишка или как ещё это можно назвать, но на самом деле — на самом деле они ведь все хотели на этом выехать, тогда же всё только начиналось и не было даже всех этих «Учитесь плавать», «Свалок» и радио «Ультра». Люди жили предвкушением, ожиданием кайфа, которое лучше самого кайфа. На полусамодеятельные концерты приходили разношерстные раздолбаи, и у них ещё не было шишек от битья лбом в двери города, в котором слушают шансон. Лично мне их музыка не то чтобы особо нравилась — здесь никогда не было музыки, которая мне нравилась, — но я слэмил из чувства солидарности с такими вот лузерами, которых не берут в офисы. Подозреваю, что и Чикатило не являлся особым поклонником их творчества. Но люди не выкидывают на помойку стопки старых фотографий и прочий хлам, занимающий кубометры полезной площади. Я до сих пор не знаю, хорошо это или плохо.