Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

Прищуренные глаза Феликс на миг приоткрылись, и она что-то пробормотала себе под нос. Я не уверен, но, кажется, она сказала: «Поцелуй меня в задницу, демиург». Повисло неловкое молчание. Хорхе достал планшет – дощечку с колесиками для спиритического сеанса. Ни одно сборище «Серапионовых братьев» не обходилось без игр или какого-нибудь группового эксперимента.

Мы решили вызвать дух Абсурда. Все уселись за стол и положили руки на дощечку. Все, кроме Моники, которая, как обычно, уселась в сторонке и приготовилась записывать ответы духа. Карандаш, прикрепленный к дощечке, двигался медленно и неуверенно.

Вопрос. Что такое сновидения?

Ответ. Бескрылые зверрри.

В. Что такое искусство?

О. Смещенная лекция.

В. Кто победит в войне в Абиссинии?

О. Парадопсы.

В самом конце сеанса Маккеллар задал вопрос, кем была Кэролайн.

О. Бред печали.

Потом Маккеллар спросил:

– Кто ты? Назови свое имя, дух, говоривший с нами? О. Стелла.

Оливер задумчиво почесал нос.

– Нам нужна Стелла, – сказал он, глядя в пространство, и спросил: – Стелла, старушка, где тебя можно найти?

Карандаш заметался из стороны в сторону, как будто в дощечку вселился взбесившийся дух. Она поднялась над столом и улетела в дальний угол комнаты.

Нед объявил, что сеанс окончен.

– Нам надо поосторожнее с этой Стеллой. Похоже, ее подослал негодяй Бретон.

Я поехал домой на трамвае, и всю дорогу от остановки до дома распевал: «Я спятил, я спятил, я полностью спятил». Люди поглядывали на меня как-то странно, в ответ я корчил им рожи. Меня ни капельки не волновало, что обо мне подумают. Я весь открылся навстречу миру, полный решимости не пропустить тайный знак чуда, которое может явиться везде, даже на этих убогих улочках. Любая случайная встреча могла обернуться соприкосновением с Неведомым. Когда-нибудь, где-нибудь, очень скоро мы разговоримся на улице с человеком, и он окажется учителем музыки и предложит мне научиться играть на органе, или рука вдруг покажется из окна лавки ростовщика, и поманит меня, и я, конечно, отвечу на этот безмолвный призыв. Может быть, я случайно подслушаю фразу, произнесенную владельцем похоронной конторы и адресованную, разумеется, не мне, но что-то в ней, в этой фразе, покажется мне интересным. Или я войду в темный, глухой переулок, и там, в темноте, кто-то вдруг закричит. Может быть, что-то уже происходит, просто я этого не замечаю. У меня было странное ощущение, словно улицы вздрагивают и колышутся: реальность на грани распада, которая вот-вот растворится под напором моих ожиданий. В то время я думал, что жизнь состоит из бессчетных возможностей, и что все дороги открыты, и я могу выбрать любую, и тучи клубились в ночном синем небе, и небо растягивалось в бесконечность.

Лежа в постели, я вызываю гипнагогические картины и долго разглядываю эти текучие образы, сдерживая натиск сна. Я не хочу засыпать, не хочу видеть сны. Не знаю, в чем дело, но обычно мне снятся бесцветные, скучные сны. Сны про график работы, походы по магазинам и ожидание автобуса. От таких снов, наверное, тоже есть польза. Хотя бы в качестве подготовки для жизни в яви, для нормального существования petit bourgeois*.

«Видишь, – поучают меня мои собственные сновидения. -Вот так покупают сосиски. А чтобы автобус остановился на остановке, надо вот так поднять руку!» Но подобные сновид-ческие извращения никак не годятся на роль источника художественного вдохновения.

На следующий день, в субботу, мы с Манассией и Хорхе пошли в галерею Нью-Барлингтон. Хотя был выходной, Пен-роуз и Мезанс были на месте, распределяли места под выставку. Они нас выслушали с вежливым удивлением. Как оказалось, в последнее время они вообще не общались с Бретоном и не получали никаких нот протеста с требованием убрать из экспозиции работы «Серапионовых братьев». Пенроуз сказал, что он с нетерпением ждет открытия и Вудет рад видеть всех нас на закрытом просмотре, после чего мы ушли, бормоча сбивчивые извинения. Мы опять пали жертвой бубной Недопои паранойи.

* Здесь: маленького обывателя (фр.)

Я был зол и сердит (столько времени потрачено впустую!) и, вернувшись к себе на Кьюбе-стрит, сделал несколько карандашных набросков свирепых львов для «Гагулы» – взбешенных и явно голодных, иными словами, таких, каким можно было бы скормить Шиллингса или Бретона. Потом, недовольный своими львами почти в той же мере, в какой я был зол на Неда, я лег на пол, закрыл глаза и приготовился погрузиться в гипнагогический транс. Я решил призвать образ женщины. Потоки лавы текли в темноте за закрытыми веками, но я был не в том настроении, чтобы наблюдать вулканические извержения. Я попробовал сосредоточиться и разглядеть женщину в этом алом потоке раскаленных пород. Две картинки слились друг с другом, и у меня получилась фигура, наполовину – женщина, наполовину – дрожащее пламя, а потом чей-то голос сказал: