Чарльз Буковски - Вспышка молнии за горой (The Flash of Lightning Behind the Mountain)

Прямо

С крылечка.

Так было

Проще всего

Избавиться

От гостей.

Ну вот,

А однажды ночью

Я

Твердо решил,

Что

На сей раз

Выдержу

До конца

Без всяких

Бурных Инцидентов.

Я

Как раз

В кухню

Входил -

Налить себе

Еще выпить,

И вдруг

На меня

Бросился

Сзади

Питер -

Владелец

Книжного

Магазина.

У хозяина

Книжного магазина

С головой

Было еще хуже,

Чем почти у всех остальных.

Он стиснул меня

В невозможном

Медвежьем

Захвате

Сзади, -

Должно быть,

Это безумие

Придало ему сил.

И покуда молокососы

В комнате рядом

Толковали на все лады

О способах

Спасения мира,

Меня

Убивали.

Я думал – все,

Мне конец.

Яркие вспышки

Света

Сверкали в глазах.

Я больше

Не мог дышать.

Я чувствовал:

Сердце мое

Бешено бьется,

В висках стучит.

Как зверь,

Попавший в капкан,

Я собрал

Последние силы,

Обхватил его

Шею

Руками,

Согнулся,

Понес его

На себе.

Вбегаю

В кухню.

В самый

Последний

Момент

Голову

Низко склоняю -

И бью его

Головой

О кухонную стену.

Я постоял

Минутку,

Поднял его,

Отнес

В соседнюю

Комнату

И скинул

Там

На колени

К его подружке.

И там,

Под надежной защитой

Ее юбки,

Питер, владелец

Книжного магазина

Пришел в себя

И заплакал (да, он взаправду

Лил слезы):

«Хэнк сделал мне БОЛЬНО! БОЛЬНО!

А я же всего лишь шутил!»

Со всех концов комнаты

Понеслись

Возмущенные крики:

«Ну ты и УБЛЮДОК,

Чинаски!»

«Питер книги твои продает,

Он их

Выставляет в витрине!»

«Питер тебя ЛЮБИТ!»

«Так, – говорю. – А ну, все на выход!

ЖИВО!»

Ясно,

Они удрали,

По пути

Обсуждая друг с другом,

Как они возмущены,

Каким полны отвращеньем.

А я

Запер дверь

За ними,

А после

Выключил

Свет,

Взял

Банку пива -

И просто

Сидел

В темноте

И пил

В одиночку.

И это

Понравилось

Мне

Настолько,

Что

С этого

Вечера

Я

Только так

И живу.

Никаких

Вечеринок больше!

Надо заметить,

С тех пор

Писать у меня

Получается много лучше.

Да все

Получается лучше.

А почему?

Надо уметь

Избавляться

От лживых дружков

И от подлипал,

Покуда

Они

Тебя не сгубили!

The End of an Era

Не очень-то я их помню.

Что-то типа – ты смотришь и видишь парня,

У которого на голове -

Индейский убор из перьев,

Все сплошь увешаны были бусами,

Косяки передавались по кругу.

Все только валялись на мягких коврах

И не делали ни черта.

Как они за квартиру платили – понятия не имею.

Баба, с которой я жил,

Постоянно мне заявляла:

«Я иду на Праздник Любви!»

«Валяй», – отвечал я.

Она возвращалась домой – и рассказывала:

«Я встретила ПРЕКРАСНОГО

ЧЕРНОКОЖЕГО МУЖЧИНУ!»

Или: «Полицейские нам улыбались!

Я одному подарила ЦВЕТОК!»

Я, наверно, был единственным человеком

С обычным рабочим днем.

Постоянно врывались какие-то люди,

Обшаривали холодильник,

Искали жратву и пиво.

«Мы ДЕЛИМСЯ ВСЕМ! – говорила моя баба. -

Мы ДЕЛИМСЯ НАШЕЙ ЛЮБОВЬЮ!»

Парень тыкался мордой прямо мне в рожу,

Пил мое пиво. Орал:

«ВСЕ МЫ ЖИВЕМ

НА ЖЕЛТОЙ ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ!»

«В смысле?» – спрашивал я.

«БИТЛЫ, ЧУВАЧОК,

БИТЛЫ!»

Я слышал «болты».

Еще был некто по имени Мутный-Смутный.

Меня даже разок уболтали

Попробовать «кислоту».

Оказалось – страшная глупость.

«У тебя не вышло, – сказали они, – не вышло.

Ты не сумел открыться».

«Мира! – вскричал я. – Мира!»

А после – как-то странно, мгновенно -

Шестидесятые

Взяли и кончились.

Практически все исчезли

На счет «раз».

Остатки былого

Можно еще наблюдать

Близ Венис-бич.

Стоят, подпирают стены,

Сидят на скамейках,

На вид – совершенно сторчались.

Глаза – пустые.

В изумлении от такого

Поворота событий,

Они ночуют в машинах,

Таскают, что плохо лежит,

Требуют

Подаянья.

Не знаю, куда

Подевались все остальные.

Надели, наверно, галстуки и костюмы,

Пустились искать места с нормальным рабочим днем.

Наступили семидесятые…

И тогда Я САМ бросил работу.

И весь этот город

Принадлежал отныне

Мне одному.

The 60’s

Дождь все вдет да идет.