Стив Айлетт: Токсикология (Toxicology)

– Истину глаголешь, тенемальчик. Будь осторожен.

Мою машину подменили на надувную реплику, которая взорвалась, когда я сунул ключ в дверь. Так что я сел на дребезжащий поезд до Светлопива. Один на весь вагон, пока внутрь не впузился жирдяй с перетяжкой на животе. Оглядел пустые сидения, дотопал до меня, уселся напротив. Глаза на подушке его головы следили за мной, пока по нам проносились полосы света и тьмы.

– Разглядывание само по себе награда.

– Есть такое дело.

В кармане длиннополого пустоплаща пулежор пылал у меня в ладони.

– Сбрей волоски с морды мотылька, и что ты получишь?

– Фэтти Эрбакла?

– Подумай получше.

– Тебя?

– В тютельку. Табс Родник зовут. Родник по имени, родник по “сути. Коп в отставке, но держу нос по ветру. Знаешь, почему я всегда считаю себя на дежурстве?

– Неспособность к фальсификациям обломала тебе карьеру?

– Не-а. Зацени.

Он воздел себя вверх, встал в проходе и начал крутить руками и ногами ровные, пугающие фигуры. Этот медведь танцевал, как мультяшный робот. Потом сел, довольный и пыхтящий.

– Знаешь, где я научился так танцевать?

– В академии клоунов?

– Не-а. – Он достал некое подобие мобильника. – Знаешь, что это такое?

– Скрэмблер на прямой связи с цирком?

– Не-а. Двусторонний сканер. Узнаю о свежем жмуре, иду, сканирую рисунок на полу. Всё началось два года назад. Я вертел фотографии мест преступлений – знаешь, очертания трупов мелом на полу? Вышел эффект мелькающей книги, как будто контуры человека танцуют. И я подумал – найду хореографа, мы тут сидим на золотой жиле. Сделаю танцевальные номера за каждый месяц последнего года. Множественные убийства я связал в целые пьесы. Что я изображал? Скомбинированные пятьдесят мест преступлений, в январе, в централе округа Колумбия. Я работаю в Колумбии, но услышал про большие модные дела в Светлопиве, йо? Воронка, дурацкое место преступления, меловая линия потрясающая, хочу записать. Ты из Светлопива? Какой там цвет?

– Красный.

– Ясненько. У вас там электростул? Мы в Вашингтоне пользуемся газом. Народ говорит, банка смертников зябкая, как иные убийства, но я думаю, это преступление страсти. Да, редкий день, когда я забываю восхвалить тех, кто дал нам карт-бланш на принуждение. Их и пустопорожние медиа. Поддерживают нас – объективных, критикуют нас – пристрастных. Могу выдать дюжину банальных прецедентов. Только уважения не хватает. Куда девалась вера в высшую власть?

– Сгорела в сельских фетюхах?

– Не-а. У среднестатистического бирлайте-ра морали как в чёртовом колесе. Что с вами, люди? Парень, ты меня слышишь? Будут шаффлборд и апельсиновые стены, пока не поймёшь, что ты бежишь голый через ферму аллигаторов…

Его слова стимулировали мой сон – скука всегда была тяжелейшим булыжником в оружейной закона. И мне снилось, что я клоун за рулём грузовика с динамитом. Края пропасти размыты, как цепь пилы. Сири сидит рядом со мной в красно-пятнистых дангари.

– Что там сказали Близняшки? – преспокойно спросила она. – Там больше искусства, чем науки, или всё-таки в основе лежат суровые принципы?

– Т-т-ты не видишь, я же ни хрена в этом не рублю? – взвизгнул я, выкручивая руль, и тут лопнули шины, вырвав меня из сна.

Табс Родник был одет так же, как Сири во сне, и смотрелся поражённым, как неминуемо , выснайперенный сенатор. Артериальная кровь туманилась и кружилась между нами, выпадая нежным дождём. Я прострелил себе дырку в ноге. Недоумение копа в отставке бросалось в глаза, как голодная кошка.

– Ни х…

Я склонился пред его приговором так быстро, что сломал ему нос. Тем временем станция со скрежетом приближалась. Он что-то гундел про парафин и смерть, когда я выпрыгнул на платформу и пошёл к турникетам вместе с парой дюжин человек. В меня добавилась пуля и тонкие потёки запёкшейся крови. Вопль сзади-я повернулся, чтобы увидеть, как Табс сгибается, ловит воздух ртом, свет падает на него и гаснет. Он был вакуумом. Ломлюсь через турникет, ощущая себя посторонним.

Когда я пересекал вестибюль, всё вокруг было в невероятно высоком разрешении. Я видел пороги нарушений, пересекаемые, когда люди лезли без очереди, отвешивали оплеухи, пялились – каждая голова как отравленный потир. Кирлианов фронт бури столкнулся с приливом толпы. Вымышленные линии закона пересекались в воздухе, тонкие и накрученные, как паутинка. Когда я проходил мимо, они съёживались и исчезали, как волос в огне. Я спрятал пушку в камеру хранения и свалил.