Стив Айлетт - Токсикология

— Бесполезно, Гувес, — крикнул я, возвращаясь в своё жильё. — Мои планы гибнут, как соня, которую навскидку выцелил помещик. Что поделаешь.

— Ну и ну, сэр, — ответил Гувер, игнорируя уши спаниеля. — Самые адекватные планы.

— Но если совсем честно, — сказал я, прихлёбывая из стакана, — ты тоже поджал хвост.

— Когда прекрасный лик угрозы встанет пред тобой, безумец бросится вперёд, мудрец спешит долой.

— Эти утконосые банальности весьма поучительны, Гувес, — но между тем в наших дрожащих руках есть мертвец — одна штука и спящий констебль — одна штука. Настал момент серьёзно поболтать. Нельзя, чтобы это свиное ухо подвесили у меня над головой, как альбатроса. Скандал встанет нам в фантастическую сумму. И тогда придётся завернуться в шарф и продавать жареные орехи.

— Есть ещё вопрос смерти через повешение, сэр.

— А что, Фибиану ещё недостаточно?

— Я имел в виду вас, сэр, привязанного к виселице во имя излечения от убийства.

— Убийство? Но ведь у меня отсутствует стержневой злой умысел. Простой недогляд.

— Недогляд, совпавший с недосердцебиением и недодыханием у вашего дяди.

— О, какой-нибудь безукоризненный старпёр поручится за меня. Кто там говорил, что великие истины жизни — это воск, из которого мы лепим разные фигуры?

— Безумный Шляпник, сэр?

Я начал хохотать, но натолкнулся за зловещий взгляд Гувера.

— О, ладно, Гувес, давай свой план — я весь внимание. Ни одно осознанное слово не сорвётся с моих губ. Тебе принадлежит моё безраздельное внимание.

— Благодарю вас, сэр. Итак, в течение его нескольких визитов от моего внимания не ускользнуло, что рассудок мистера Фибиана находится не там, где ему положено.

— Он тыкал пальцем в Цезаря, старый волк. Однажды застрелил сардину на официальном обеде, потом отбросил пистолет и с рыданиями бухнулся на колени рядом с телом. Каждая матросочка на суше знала, что он псих.

— В самом деле, сэр?

— Тем и был известен. Серьёзность поведения — единственное, что ему мешало.

— Ещё раз нарушение паче соблюдения, сэр, — серьёзность поведения констебля равноценно замогильная?

Смысл его слов манил, как испаряющийся джин. Но идея, выпадающая из свиноваляния его логики, была ослепительна.

Той же ночью я отмотоциклил Фибиана в доки и, подперев его в трудном положении, послал без преамбулы в реку. Ни один свидетель в этом сомнительном месте не стал бы тратить силы на то, чтобы поднять веки, потому что мы одели Фибиана в униформу констебля. На следующее утро я одел констебля в одежду Фибиана и, пока он ещё ничего не соображал, сдал его в дурдом. Они только взглянули на бабочку и забрали его из моих рук.

Раньше, чем я смог бы сказать «Блаватская», раздутое тело выкатилось на отдалённое побережье, и я вытерпел месяцы шторогрызного беспокойства, пока шло расследование — но, наконец, какой-то головорез под опекой полиции попытался сколотить свой честно отработанный приговор, разболтав о весёлом зрелище, свидетелем которого стал в доках. Полиция налетела на его слова, как на маразматическую бабку.

Естественно, тот факт, что в доках я был одет в известное облачение Фибиана, привёл их по следу в дурдом, и теперь уже неподдельно невменяемого полицейского констебля, орущего про невидимых змей, повесили раньше, чем он осознал, кто он и за что. Конец удовлетворил и полицию, и злодея — если последний термин можно применить ко мне, к которому обратились как к заслуживающему доверия джентльмену, чтобы подтвердить личность моего дяди в дурдоме. Разве могли ребята в синем ошибаться в таком вопросе?

— Конец ещё одной главы, а, Гувес? — крикнул я, откинувшись на диване.

— Самой последней для некоторых особ, сэр.

— Ладно тебе, старина, не будь таким торжественным. Бывают вещи и похуже, чем повешение.

— Например, сэр?

— Повешение в опере. Ха-ха-ха. Там — это наверняка. А теперь кинь-ка мне газету, старый волк. В ней статья про покойного.

— Сроду не думал, что найду вот так контуры в жалобе.

— Ужасно адская штука.

— Ага, Генри, ну наконец-то. Передвижной обезьянник пролетел через ленту ограды и стремительно развернулся. Шеф Генри Блинк толчком распахнул дверь — батон сигары посреди одутловатого лица — и выкатился наружу, вдыхая ночной воздух.

— Я уже чую вкус этого ареста. Выстрел в движок? — Он нахмурился на фейерверк вспышек стада журналистов.

— Генри, — сказал энергично Майор, — ты знаешь Джека.