Джон Кинг - Человеческий панк

Поезд набирает скорость, вспышка света под мостом — и он исчезает. Я стою на пустой платформе, стук колёс затихает вдали, представляю, как Смайлз уносится прочь, оставляя за собой мятые банки, грязные обёртки, мёртвые волосы тысяч людей, текущих мимо, мёртвые волосы в ванне, забивают сток, текут мимо и исчезают в никуда. Думаю про самодовольного мудака Джона Бетжемена, и его поэму, где он просил, чтобы немецкие бомбы упали на Слау, говорил, что он не подходит для жизни людей, что бы знал этот дрочила, сидит в своём первом классе, путешествует по жизни и выдаёт приговоры, списывает в отходы тысячи обычных жизней. Ёбаный мудак. Эти самозваные эксперты всегда обсирают города типа Слау, тысячи мест, где социальные репортёры никогда не останавливаются, смотрят на них из окна поезда или автомобиля. Нужно время, чтобы что-то сделать для снисходительного отношения истеблишмента этой страны, они смотрят на жилые массивы, куда загнали людей, и воротят нос. Культура есть у всех и везде, и если кто-то её не видит, это потому, что он плохо смотрит. Самое лучшее в жизни — что постоянно появляется что-то новое.

Пошли они в пизду.

Люк уехал, Смайлз в прошлом. Выбрасываю всё из головы, смотрю на освещенную сторону, солнце отражается в рельсах, битое стекло пускает зайчики, искры как в алмазах, и запах чая из киоска. Иду к автобусной станции. Стоят клёвые дни, весна вот-вот превратится в лето, есть чего ждать, на следующей неделе мы играем музыку, большая вечеринка в Слау, я буду один, вечер панка. Иду за станцию, там на стене висит реклама «Жёлтых Страниц», двадцатифутовая лягушка с зелёной кожей и красными волосами, огромные глаза таращатся с доисторической головы. Тот же забор, у которого меня обували в детстве, фломастерные граффити давно стёрли и закрасили красной нитрокраской, в этом тёмном углу просыпаются воспоминания. Как в бассейне учился плавать брассом, мне объясняли, что надо двигать ногами по-лягушачьи. Мы с Дэйвом стоим у этого забора, ранний вечер, нас грабят старшие ребята. Они просто забрали деньги — и всё. Нам было лет по тринадцать. Не били, не пинали, просто забрали монетки. Лестница ведёт к стоянке, где изнасиловали женщину, помню, когда-то её только построили, и мы пришли сюда с баллончиками краски. Вон сортир, куда я однажды бегал после того, как накануне сожрал несвежий карри и запил снейкбайтом. Мусорные контейнеры теперь с крышками, но вокруг по-прежнему раздавленная жвачка, харчки, воняет потом, маленький уголок моей жизни, и яркая реклама, магия компьютерного дизайна, ничего не меняет. И я иду, куда глаза глядят. Перелезаю через забор и выхожу с другой стороны.

В голове всегда что-то вертится, всегда хорошая мысля приходит опосля. Но ещё не слишком поздно. Никогда не слишком поздно.

У Билли Клемента есть магазинчик недалеко от центра, там стоит пара старых домов, там за бетонными плитами и стеклянными блоками всё страшно запущено, мелкие паб-чики, забытые всеми, кроме хозяев, старый тягучий говор медленно отмирает, всё ускоряется из-за экспансии, прогресса, конкуренции. Клем работает на этих улицах, и даже неплохо зарабатывает, сотни бродяг приходят к нему тратить свои гроши, вольнонаёмные водители фургонов, водопроводчики, плотники, электрики, курьеры, охотники на крыс, таксисты, что изо всех сил стараются обеспечить себе будущее, люди, которые хотят выбиться в люди, поправить свои дела. Клем торгует с этими людьми. Всё от клещей и предохранителей до стартёров и сверхмощных аккумуляторов.

Я вхожу внутрь, Клем стоит за прилавком, смотрит новости, ещё один лощёный мужик в костюме гонит про транспорт, наркотики, преступления, хуй знает про что. Да кто его слушает, он просто звук, статика, фузящий фидбэк, захваченный и выблеванный через усилители.

— Ты как, Джо? — спрашивает Клем. — Как ты здесь оказался?

Он выключает телек и наклоняется через прилавок. Я смотрю на фотографию и спрашиваю, помнит ли он, как мы пошли и ночевали тогда у Дэйва в фургоне.

— Да, я помню. Смешно вышло, правда? А чего это ты вспомнил?

Клем часто фотографировал. Может, у него что-то осталось.

— Вроде есть. Там наверху в буфете стоит коробка. Надо порыться. А на фига тебе?

Вообще-то ни на фига, просто лезет в голову всякое, надо разобраться, и хорошо, если есть, может, я пороюсь в коробке и отберу себе парочку.

— Прямо сейчас?

Он лёгок на подъём, старый дружбан Клем. Настоящий джентльмен. Я был там, когда он разбирался с копперами, когда он говорит с властями, всегда есть напряженка, как будто они ждут, что в любой момент он пойдёт махать кулаками. Стыдно. Он истинный бриллиант. С ними он всегда честен. Он может зажигать, но он джентльмен, не любит доставать людей. Он всё для тебя сделает, и обычно даже не спрашивает, зачем. Так что я поднимаюсь к нему в квартиру, он достаёт коробку с фотками и делает мне чашку чая.