Может, пора уже перечитать что-нибудь из моих книжек про фашистские концлагеря или про войну во Вьетнаме. Я собрал целую библиотеку подобной литературы. Страдания и несправедливость. Самое верное средство от жалости к себе. В смысле, что все может быть еще хуже. Но мне сейчас не до чтения. Не могу сосредоточиться. Тем более, что все хорошо. А завтра я раздобуду метадон, и все будет, вообще, зашибись.
По крайней мере, я теперь не один.
Со мной будет Крисса.
Мы познакомились в 1975-ом, в ее первый приезд из Франции. Она тогда почти не говорила по-английски. Ей было семнадцать, мне – двадцать четыре.
В первый раз она приезжала в Нью-Йорк всего на три недели. За эти три недели я успел безумно в нее влюбиться, так что мне полностью сорвало крышу, и она, паразитка, проникла мне в душу – у меня до сих пор перехватывает дыхание, и все обрывается в животе, когда я вспоминаю об этом, – я себя чувствовал, как зараженный герой в фильме о космических паразитах-пришельцах, которые поселяются в телах людей. Вот и она поселилась во мне. Как будто мои сердце и легкие – это была просто мебель, которую она передвигала по собственной прихоти, а могла бы и выкинуть на фиг. Как будто она появилась у нас из другого измерения.
Она была хрупкой и миниатюрной; с вечно всклокоченными волосами. У нее были – и есть – высокие скулы и большой лягушачий рот. Глаза – как дренажные трубы, в которые утекает реальность, как в «Психопате», когда кровь Джанет Ли стекает воронкой в сток ванной и увлекает с собой все остальное. Нос у нее плоский, и все лицо плоское. Бедра почти отсутствуют, зато попка и грудь – то, что надо. Попка – вполне аппетитная, полненькая; грудь высокая, крепкая, с маленькими сосками, похожими на мазки бледной краской.
Она была что-то с чем-то: хищник и добыча в одном лице, как ходячий документальный фильм о животных, с тем аморальным пленительным обаянием, какое встречается только в дикой природе. Непостижимое и загадочное существо. Уже в семнадцать она была, может быть, самой сложной и изощренной натурой из всех моих тогдашних знакомых, и в то же время она была очень искренней, непосредственной и по-своему естественной. Во всяком случае, ее неестественность и жеманство проистекали из такой непробиваемой самоуверенности и такого упрямого нежелания подчиняться условностям, что это было неотразимо.
Она говорила, что влюбилась в меня чуть ли не с первого взгляда, но до дела дело не дошло. Она приехала в Нью-Йорк со своим бойфрендом, который был еще старше меня, и у меня тогда тоже была подруга. Я не знаю, что конкретно было у нее на уме, но боль от желания была почти что приятной. Дальше поцелуев у нас не зашло, но это были поцелуи, исполненные потайных обещаний, от которых мы оба ходили чумные все время, когда были вместе, и однажды мы провели ночь в одной постели. Полностью одетые. Просто держась за руки.
Я никогда не забуду запах ослепительно белой и свежей мужской рубашки, которая была на ней в ту ночь, и пьянящий аромат ее пота, слабый-слабый, почти незаметный, как потертый отравленный шелк, как железнодорожный тупик, как ребенок, тихонько поющий себе под нос. Она заснула; я не спал до утра. Это была самая напряженная, самая пылкая ночь любви в моей жизни.
Когда она уехала, я обезумел. Не находил себе места. В ночь после ее отъезда в Париж я лежал на кровати, сжимал свою руку и представлял, что это ее рука.
Мы не виделись больше двух лет. Но я думал о ней, и писал ей длинные письма, и иногда посылал вырезки из газет – про какой-нибудь очередной скандал с нашей группой. О нас говорили, мы были на слуху. Она посылала мне забавные и изысканные открытки, по две-три в каждом письме, кусочки ярких роскошных тканей, засохшие листья и всякие странные изображения из глянцевых модных журналов. Она не сидела на месте – она путешествовала. Всегда.
Когда ее вновь занесло в Нью-Йорке, я был уже не таким, как раньше – я стал более уверенным и, наверное, более утонченным, – а она проявляла ко мне больше внимания и явно хотела мне угодить. Равновесие сил изменилось: я по-прежнему оставался ее завороженным пленником, но теперь я был больше уверен в себе, и я понял, что, трансформируя чувства и переживания – изнутри и снаружи, – я смогу выдержать ее пытки, и хотя ее своеволие и упрямство по-прежнему задевали меня и огорчали, она все-таки прилагала усилия, чтобы утешить меня и удержать. Мои достижения за те годы, пока мы с ней не виделись, видимо, произвели на нее впечатление. Я доминировал на своей территории, и она с этим мирилась.
Читать дальше