Джонатан Тригелл - Мальчик А

— Вы двое сейчас разгружайте, что не развезли, и идите домой, — говорит им начальник смены.

— Приятственно, — говорит Крис. — Отгул за хорошее поведение. Слышь, Мужик, для тебя это как в старые добрые времена. — Но он видит, какое у Джека лицо, и сразу же извиняется за неудачную шутку.

Впрочем, Джек не обижается. Герои, спасшие жизнь человеку, идут в бар на пинт-стоп. Отметить свой подвиг. В бар с солнечным двориком, мимо которого они каждый день проезжали, но ни разу не заходили.

— Днем лагер вкуснее, — говорит Джек. На самом деле. Он еще никогда не пил пиво при свете дня.

— Это все из-за солнца, — говорит Крис. — Лагер тоже делают из света. — Он смеется и отпивает пиво. — Знаешь, Джек, — говорит он очень серьезно, как будто сейчас раскроет большой секрет государственной важности, — этот парень, который водитель, который мертвый, он ведь гнал, как сумасшедший. Наверное, куда-то спешил. У него были какие-то планы. А теперь его нет. Жутко, да? Но нам все равно хорошо и радостно, потому что мы спасли девочку. И это кое о чем говорит, верно?

— О чем говорит?

— Ну, не знаю. О том, что если тебе выпадает случай выпить пива на солнышке, этим случаем надо пользоваться. — Он умолкает, словно только теперь осознав смысл своей фразы, и продолжает: — Ты хороший друг, Джек. Хороший человек. Сегодня ты спас эту девочку, в позапрошлую пятницу заступился за меня. Кстати, я тебя толком и не поблагодарил. В общем, ты знай: если тебе вдруг понадобится моя помощь, ты только скажи. Одно слово, и я уже тут.

И Джеку вдруг захотелось сказать ему… рассказать ему все. Снять с себя этот груз. Разделить эту тяжесть с кем-то еще. Это, наверное, очень классно, когда рядом есть человек, который знает о тебе все. Но он все-таки- промолчал. Из чувства самосохранения. Потому что его откровенность может закончиться очень плачевно: он потеряет друга, ему придется переезжать в другой город, придется оставить Мишель. Признание может быть равнозначно самоубийству.

— А, может, оно говорит о том, что просто не надо гонять на проселках, — говорит Джек, и они оба вздыхают с видимым облегчением. Все-таки тяжелый был день. Такие дни бывают не часто. И далеко не у всех.

— Да, всякое в жизни бывает. Но, в общем и целом, жизнь — не такая уж и поганая штука, верно?

И Джек про себя соглашается: да. Наверное.

Сегодня среда, и вечером Джек встречается с Терри. Они идут в пиццерию. Джек рассказывает Терри про сегодняшний случай. Терри воодушевлен и взволнован. Он даже как будто помолодел. Джек вспоминает, каким Терри был раньше. Когда у него еще не было седины в волосах, и морщин на лице было значительно меньше, а те, которые были, были от смеха. Когда он еще жил с женой, которую, как он говорил, он любил, и с сыном, который любил их обоих. И собакой, которая, как говорил Терри, любила всех. Потому что они такие, лабрадоры. Очень добрые и дружелюбные. Джек вспоминает, как он когда-то завидовал сыну Терри. А теперь ему почти жалко его, потому что он видится со своим папой значительно реже, чем с ним видится сам Джек.

— Ты понимаешь, что это значит? — говорит Терри. — Это значит, что ты прощен. Тебе дали возможность спасти жизнь этой девочки. В колонии тебя научили приемам первой помощи. А если бы ты ничего не умел… Это божественное вмешательство, или судьбы, или что там еще. Это знак, что тебя простили. Там, наверху.

Джек не уверен, что это так. Он не верит в Бога. Но обычно он верит Терри, и сейчас ему очень хочется поверить.

Вернувшись домой, он еще раз перечитывает записку от Мишель. Она надеется, что с ним все хорошо, и что он не слишком переживает насчет вчерашнего. Она пишет, что они, может быть, слишком торопят события и что он ей очень нравится. И еще она спрашивает, может быть, завтра после работы Джек заедет к ней в гости, и они вместе поужинают.

Она приготовила макаронные «гнездышки» с оливковым маслом, и курицей, и всякими пряными травами, от которых щиплет язык. За ужином они выпивают две бутылки хорошего красного вина. Которое перебивает вкус трав и оставляет бордовые следы на зубах.

Когда они целуются, он все еще чувствует вкус приправ. Он называет ее Ракушкой, и хотя это никак не связано с сексом, ее потайное местечко и вправду похоже на ракушку. Все в изгибах и складочках, мягкое, как мякоть моллюска и такое же соленое. Он представляет ее русалкой: наполовину женщиной, наполовину морским созданием. И когда он входит в нее, ему кажется, что теплые волны захлестывают его и грозят потопить. Он не сопротивляется, нет. Ему даже хочется утонуть: чтобы то, что сейчас происходит, стало бы его последним воспоминанием. Но жить все-таки лучше. Они любят друг друга опять, и опять, и опять. Пока он все себе не стирает. Это «все» так болит, что его невозможно коснуться, но ее прикосновения его по-прежнему возбуждают. Когда она, наконец, засыпает, тесно прижавшись к нему, он лежит в темноте и безмолвно возносит молитву, в первый раз за последние десять лет, даже больше. Он говорит Богу спасибо, и думает, что Терри, наверное, прав: может быть, его и вправду простили.