Джонатан Тригелл - Мальчик А

Это судебное разбирательство могло бы стать знаковой вехой в деле возрождения френологии: почти все собравшиеся в зале суда единодушно решили, что стоит только взглянуть на этих мальчишек, и сразу становится ясно, что они злобные от природы. Некоторые считали, что воплощением зла должен быть кто-то один. Исходя из теории вероятности, такого просто не может быть, чтобы в одной маленькой школе встретились сразу два безнадежных моральных урода. Отсюда вывод: один из них был зачинщиком, а второй просто пошел па поводу у приятеля. Но кто из них кто — в этом вопросе мнения разделились. С учетом наследственности и условий жизни, очевидно, что мальчик В был более предрасположен к преступности во всех ее проявлениях; но, с другой стороны, мальчик А, который на год старше, был гораздо умнее и пес на себе явственный отпечаток зверя — достаточно лишь посмотреть на его лицо и на зубы. Более образованные наблюдатели придерживались теории folic a deux, [26] Folic a deux (фр.) — психоз, помешательство на двоих; обоюдное сумасшествие. которую и обсуждали во время утренних перерывов в ближайших к зданию суда кафешках. Они пили плохой мутный кофе и соглашались с тем, что мальчики подталкивали друг друга, и каждый стремился показать другому, что он не боится зайти еще дальше в опасный пруд, и, в конце концов, оба зашли уже так далеко, что им волей-неволей пришлось окунуться с головой.

Родители и родственники жертвы, естественно, тоже присутствовали на суде. Сидели в первом ряду — и по праву. Они сидели одни. Хотя зал суда был переполнен, никто из присутствующих не стал бы по собственной воле садиться на скамью, где сидели Мильтоны. Вся страна скорбела о смерти Анджелы. Она сплотила людей, как королевская свадьба. Анджела была безупречной, красивой, бесклассовой — истинная народная принцесса. Она была самой обыкновенной и в то же время — исключительной девочкой. Десяти лет от роду. Теперь ей уже никогда не стать старше. Анджела Мильтон — любимица всей страны. Люди рыдали, оплакивая ее смерть: смерть девочки, о существовании которой они и не знали, пока это существование не прекратилось. Но, разумеется, эти люди не могли прочувствовать подлинную боль утраты, боль от потери любимого человека, который был радостью их жизни, — как те, кто сидели в первом ряду. В каждом из этих лиц было что-то от Анджелы. В каждом из этих лиц, на которых лежала печать безысходного горя и ярости. У кого-то были ее волосы, у кого-то — ее подбородок. Но всей Анджелы там не было. И теперь — навсегда. Она была сокровищем и мерилом этого клана, в ней воплощались все их черты. Она была их избранницей, их представительницей в этом мире, она заключала в себе весь их мир. Их ненаглядная девочка, солнышко, доченька. Отличница, будущая студентка педагогического института.

Почти все школьные учителя, дававшие показания на суде, говорили, что у них было предчувствие, что что-то случится. В последнее время мальчики вообще не ходили в школу. (Хотя очень странно, что никто из преподавателей не поставил об этом в известность дирекцию школы.) Миссис Джонстои, урожденная Грей, в частности, перечислила все случаи, когда она была просто вынуждена наказывать мальчика А за неудовлетворительное поведение. Что сразу же выбило почву из-под ног ярых защитников воспитательного рукоприкладства, которые считали, что старый добрый прием под названием «надрать уши» мог бы предотвратить трагедию.

Присяжным и судьям приходилось часами прослушивать аудиозаписи. Рыдания и откровенную ложь, когда каждый из мальчиков стремился свалить вину на другого. В ходе полицейских допросов выяснялись все новые и новые подробности. Мальчик В постоянно менял свои показания, пока, наконец, не признался, что он все-таки в этом участвовал где-то, как-то. Старший ребенок, мальчик А, придерживался более-менее постоянной линии и упорно твердил о своей невиновности. Но в его показаниях было множество несостыковок и противоречий. Каждый из мальчиков по-прежнему утверждал, что он ни в чем не виноват, каждый валил вину на другого. Но больше всего присяжных расстраивали те записи, где говорилось не о преступлении. Когда подсудимые наговаривали друг на друга, изображая из себя невинных овечек, их было легко обвинить во всех смертных грехах; но когда они говорили о роботах, которые трансформируются в гоночные машины… когда они говорили о любимых игрушках и играх, как самые обыкновенные дети… присяжным было гораздо труднее изображать из себя строгих судей.