Джонатан Тригелл - Мальчик А

Еб твою мать. Отсоси. Ебаный рот. Придурок. Убью, на хуй. Спой, птичка. А не пошел бы ты в жопу. Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь. Ну ты и гнида.

Ты еще пожалеешь. Утром с тебя четвертак, иначе руку сломаю, нах. Хрен я чего поимел, у этой суки была ручная сирена. Новенький, три-семнадцать. Восемнадцать. Не стриги меня пока, дам я шерсти три мешка. Остановишься, когда я скажу. Лежи, не отсвечивай. Заткнись. Завтра. Пасть порву, бля. Кении сказал, он тебе глотку перегрызет. Твоя мамашка — такой жиртрест. Корова драная, без слез не взглянешь. Твоя мать ебется с грязными арабами. Дрочит всем и каждому, прямо на улице. Я — солдат. Один мешок — хозяину, другой мешок — хозяйке. Ни хрена ты не вырастешь. Ебал я тебя во все дыры. И твою разлюбезную мамочку тоже. А третий — детям маленьким на теплые фуфайки. Пой, бля, еще. Я кому говорю.

А не верил своим ушам. Мат, оскорбления, угрозы, бахвальство — все это резало слух. Некоторые высказывания разносились эхом по всему коридору, от двери к двери. Фразы четкие и недвусмысленные. Убийственные.

— Новенький, три-семнадцать, открой окно, — выкрикнул кто-то.

— Это тебя, — сказал сверху Асендадо.

— Новенький, три-семнадцать, подойди, нах, к окну.

— Подойди, новенький. А то хуже будет. — Последняя реплика прозвучала так близко, как будто кричали из соседней камеры.

— Лучше подойди, — равнодушно проговорил Асендадо. — Они не отстанут, пока не подойдешь. Подойди к двери и сделай так, чтобы они поняли, что ты не боишься.

А боялся, очень боялся. Но он отложил свой мешок, поднялся и подошел к окну, забранному решеткой.

— Новенький, три-семнадцать, открой, бля, окно.

— Погоди, пока не открывай, — сказал Асендадо. — Я укроюсь. А то там холодно.

А уже бил озноб. Все стекло и подоконник, когда-то белый, были забрызганы чем-то коричневым. Мир снаружи был разделен на квадраты толстыми прутьями решетки. А открыл окно, и голоса сразу сделались громче. Крики носились в воздухе, как воронье, перелетая с места на место. Страшные, мерзкие, громкие. Похабные заявления, кто чего сделал с чьей мамой. А и не знал, что такое вообще можно сделать с кем бы то ни было.

— Новенький, три-семнадцать, открой, нах…

— Открыл уже! — крикнул Асендадо со своей верхней койки.

— Новенький, как тебя звать? — спросил кто-то поблизости.

А ответил. Все равно это имя, которое он назвал, было ненастоящим. Сценический псевдоним для выступления в этой колонии.

— За что загремел?

Терри ему говорил, что этот вопрос задавать не положено и что все равно ему будут его задавать. Они все отработали: подробности, даты. Факты из жизни, которые А выучил так хорошо, что потом они стали частью другой биографии, биографии Джека: еще одного молодого парня с похожей историей. Еще одного молодого парня, который не совершал ничего ужасного.

— Чего молчишь? Трахнул, что ли, какую-нибудь малолетку? Или грохнул кого-то?

Нет, никого он не грохнул. Никого не обидел. Просто угонял машины. Не по злобе, а чтобы развлечься. Он страсть как любит кататься. Машины к тому же были застрахованы. Никто не пострадал. Никаких жертв, никакого насилия. Он не убийца и не насильник. Ни в коем случае.

— Отвечай, ты, придурок. За что сидишь?

— За угоны. — А и сам понимал, что его голос звучит как-то очень пискляво и звонко, слишком надрывно. Он попытался слегка успокоиться и положил руки перед собой, растопырив пальцы — чтобы было, па чем сосредоточиться.

— Отдрючь свою мамочку!

— Мамы нет, она умерла.

— Тогда отдрючь ее за упокой.

Отовсюду раздался смех. А словно вдруг перенесся в прошлое — в то время, когда его все травили, и все вокруг, кажется, сотрясалось издевательским смехом. Но настоящее было страшнее прошлого, и воспоминания быстро поблекли.

Вдохновленный своим ударом, попавшим в цель, тот же голос велел А чего-нибудь спеть.

— Чего спеть? — спросил А.

— У нашей мамы есть баран. [18] В свете предыдущих реплик про маму А предлагают спеть переделанный вариант известной английской детской песенки «У нашей Мэри есть баран».

Снова смех. Кое-кто принялся колотить по решеткам, в знак одобрения.

— Пой, новенький, а то утром ноги тебе поломаю, нах, — выкрикнул голос. А попытался представить себе этого парня, который к нему обращался: такой здоровенный амбал, скривленные губы, изо рта брызжет слюна.

— Не пой, — сказал другой голос, тихий голос у А за спиной. Асендадо сидел на койке, по-прежнему кутаясь в одеяло.