Александр Уваров - Пленники темной воды

— Да, меры безопасности. Мы не забыли об этом.

Предугадав его вопрос, человек на заднем сиденье (конечно, Вильяр не мог этого видеть, но почувствовал… так иногда бывает — и затылок обретает глаза) улыбнулся, довольный своей проницательностью.

— Сканер получите у водителя. Перед тем, как покинете машину. Вопросы?

«Сейчас задавать бесполезно» решил Вильяр.

— Вопросов нет.

— Вас не слишком тревожит ваша завтрашняя встреча? Считаете её безопасной?

«Если бы…» подумал Вильяр.

— Нет, я не считаю эту встречу безопасной. В конце концов, мы можем иметь дело с провокатором или сумасшедшим. Первое — значительно хуже.

— Полагаю, — сказал человек на заднем сиденье, — вы поможете нам внести ясность в этот вопрос.

И, обращаясь к водителю, сказал:

— Возвращаемся в центр. Остановимся у «Русалки» [3] «Русалка» — памятник работы эстонского художника и скульптора Амандуса Адамсона. Посвящён монитору (кораблю береговой обороны) «Русалка», погибшему во время шторма в Финском заливе при переходе из Ревеля в Гельсингфорс. .

У ближайшего светофора машина развернулась — и жёлто-оранжевые огни города вновь поплыли навстречу, всё ярче проступая сквозь туманную вечернюю мглу.

Теперь они ехали по той стороне дороги, что обращена к морю и в кондиционированный воздух салона стал постепенно проникать едва заметный запах влажного, солёного морского ветра.

Скрипнули тормоза. Машина, по инерции качнувшись вперёд, остановилась.

Водитель протянул Вильяру небольшой кожаный портфель. Чёрный, строгого офисного стиля.

«Остроумно» подумал Вильяр. «Очень идёт к спортивной одежде».

— Вы не возражаете, если я переложу содержимое в свою сумку?

— Разумеется, — ответил человек на заднем сиденье. — Сами закрепить сможете? Под одеждой?

— Смогу, — ответил Вильяр. — Я уже работал с такой аппаратурой.

— Хорошо, — сказал человек на заднем сиденье.

«Да, серьёзно Старик отнёсся к Дмитрию. Что-то почувствовал… Или узнал?»

Он посмотрел на часы.

Восемь часов двадцать две минуты.

«Теперь ещё к машине возвращаться. Ну что за выходные, сплошная беготня…».

Уже выходя из машины Вильяр отметил (машинально, просто по привычке отмечать все необычные детали в окружающей обстановке, особенно во время таких ответственных встреч), что человек, проводивший инструктаж, по эстонски говорил как-то уж слишком правильно. Слишком ровно. С какой-то безжизненной интонацией.

Неестественно.

Как будто он старался скрыть акцент?

02 сентября, 1994, пятница, 21.45, вилла в Клоогаранна

— Нет, со всей определённостью!..

Тёплая, густая, смолисто-янтарного цвета жидкость. Не переливается — скатывается с края бутылочного горлышка. На широкое дно стакана — медленно, нехотя.

Все правила нарушены. Виски не пью быстро.

Благородный напиток ласкает горло. А не раздирает его, словно лезвие. Он не терпит резкости. Суеты.

Он ценит сдержанность. Медленно, но чётко выговариваемые фразы. Тщательно подобранные, подогнанные, плотно составленные слова. Ничего лишнего. Ни грамма воды. Только крепость. Весомость. Густота.

— Со всей определённостью заявляю вам — это шантаж!

— Но…

— Недипломатично? Некорректно? А знаете, друг мой, я сыт по горло этими глупыми правилами. Да, глупыми! А совершенно, я абсолютно не понимаю, почему мы должны следовать правилам хорошего тона при общении с дикарями. Даже хуже, чем просто с дикарями — с каннибалами, жестокими, алчными, безумными каннибалами, лишёнными даже малейших представлений о морали. Ах, да! Мораль, реализованная в рамках имперского сознания — штука чрезвычайно специфическая. Хотя в данном случае речь идёт о сознании явно бандитском…

— Но это, по моему, слишком резко. Подобные рассуждения…

— Безосновательны? Это ты хотел сказать?

— Именно. И мне…

— Ах, Гуннар, мне ли не знать этих людей. Вам, небожителям, в вашем удобном, бесконфликтном, обустроенном академическом мирке и в дурном сне привидеться не могло то, что приходилось видеть мне, едва я только приближался к этим опасным созданиям. И уж в последние годы…

— А чем отмечены эти последние годы?

— Особой печатью, друг мой Гуннар. Печатью откровенной пошлости и торжествующего цинизма.

— Вальтер, я ни в малейшей степени не намереваюсь обидеть тебя, но позволь всё-таки заметить, что жаловаться на всевластие пошлости стало до такой степени банальным, что…