Рон Батлин - Звук моего голоса

Эти моменты жизни ты рассматриваешь скорее как деления на компасе, нежели на циферблате часов: нет ни дат, ни чисел, только направления, возможности, «долговечность» которых зависит от того, насколько серьезно ты относишься к происходящему, то есть от того, насколько ты пьян. Время — это стремление почувствовать себя где-то еще.

Вначале тебе хотелось выпить океан, но как только ты этим занялся, все образы ужаса — живые и мертвые — предстали перед тобой. Эти создания незряче крались в твою сторону. Чем ужаснее они были, тем больше ты пил, как будто пытаясь проглотить их, Чтобы они исчезли из виду. Ты не пьешь, чтобы забыться, такого больше не случается; океан стал всем, что с тобой происходит, и когда ты напиваешься, то можешь без всяких усилий плыть туда, куда заблагорассудится твоему настроению. Ты в буквальном смысле пьешь как рыба, потому что пьянство позволяет тебе дышать под водой.

Никому не нравится опускаться в океан в одиночку. Совсем не нравится. Даже когда ты вежливо поворачиваешься посмотреть на них с другого конца стола, например, с тем чтобы помахать на прощание, пока сам медленно опускаешься в воду, скрываясь из виду. Иногда гости приезжали, чтобы найти тебя уже полузатопленным, то есть мирно загорающим на ковре в гостиной. Такое пьянство твоя жена, разбирающаяся в подобных делах, называет «смещенной активностью». Смещенной в жидкости, которую ты сам выбрал!

Мэри очень чуткая. Фактически она понимает твои проблемы лучше, чем ты сам, и лучше тебя работает над их преодолением. Когда бы ни случалась конференция на высшем уровне, призванная решить последний кризис твоей жизни, Мэри задает все вопросы и дает все ответы. От тебя требуется только кивать: достаточно, что ты обеспечил наличие повестки дня. Твои отношения с женой читаются как настоящая ученая книга: на каждой странице две-три строчки текста сверху — твой вклад в науку; оставшиеся девять десятых страницы — ее комментарии и примечания, набранные мельчайшим, самым экономным шрифтом.

Несколько дней назад ты швырнул в кухонную стену бутылку из-под вина. Вместо того чтобы опуститься на четвереньки и убрать осколки стекла — Том ведь обычно носится везде босиком, — она немедленно обняла тебя и стала приговаривать, насколько несчастным ты, должно быть, себя чувствуешь. Та еще новость. Потом добавила, что ты убиваешь себя — тоже не новость. На самом деле это выглядело скорее как признание твоего метода, своеобразный способ поощрения. Только после того как ты пригрозил следующей бутылкой запустить в нее, она все же стала менее чуткой.

Суббота была большим бисквитным днем: «Мажестик бейкинг К°, Лимитед», утром, днем и вечером. Твой бизнес — бисквиты. Новейший, «Лучший британский» — среди прочих. Четыреста восемьдесят штук в минуту. Тем вечером, достаточно рано, ты вернулся домой, чтобы переодеться и не выпить до приема. Последнее было твоей собственной идеей.

Как обычно, ты пережил послеобеденное время на третьем этаже, в своем кабинете, выходящем на бисквитный чан, что с западной стороны. Ты оставил окно открытым; небо — безоблачная дымка, неомраченная даже присутствием солнца: чистейшая прозрачность. Воздух был таким тяжелым и неподвижным, что тебе казалось, будто сажень за саженью ты погружаешься в невидимый океан. Вокруг виднелись обломки — машины, грузовики, другие огромные бисквитные чаны, — которые закончили свой вертикальный дрейф в далеком прошлом и устроились на грязном морском дне. Выше стояли воды, чистые и спокойные.

Но у тебя в кабинете, в этой грязевой ловушке на третьем этаже, руки твои оставляли потные пятна на всем, чего бы они ни касались. К трем часам тебе стало необходимо провести несколько минут подальше от бисквитов; нужно было поднять взгляд от стола и пристально посмотреть на океан, омыться в его невидимых, безукоризненно чистых водах. Также тебе были нужны бренди и «Незаконченная» Шуберта.

И вот: в директорском кресле, ноги на подоконнике, бренди под рукой — и ты подключился. На скорости 480 бисквитов в минуту. Шуберт завис примерно на 9500-м бисквите.

Не важно, каким бы чистым и свежим ни казался день, грязь достаточно скоро начинает просачиваться. После нескольких бренди и Шуберта, нескольких бренди и Баха. По одному взгляду на слякотное небо и на слякотные улицы ты мог сказать, что время движется к позднему полудню. Очень скоро ты оказываешься в поезде, который с трудом пробивает себе дорогу по рельсам, поезде, которому приходится отбиваться от каждой станции. Через шесть остановок ты встаешь с места, поворачиваешь в сторону платформы и бредешь домой.