Хелен Уолш - Низость

Я бреду к Собору, охваченная трепетом перед наступающей ночью — раскрытый холст, а у меня кармане тысяча красок. Я пишу картину. Неистовый секс с проституткой, гасящий непрерывное горение и тоску в моих чреслах — потом бесконечные многочасовые коксовые разговоры с любым, кто пожелает слушать. Я миную Собор и сворачиваю на Хаскиссон-стрит, где пронзительный свет прожекторов заливает оживленную улицу слепящим лучом. Повсюду люди, кучкуются небольшими группками. Моя первая мысль, что здесь произошло убийство, прямо на границе квартала красных фонарей. Я быстро чешу туда, где суета, странная шишка волнения вырастает у меня в солнечном сплетении, и я к своему разочарованию обнаруживаю, что это съемочная группа, штампует очередной телесюжет о подтянутых задницах и классических декольте. Хоуп-стрит и Перси-стрит, отравленные пороком легкие моей зоны дешевых девочек, превратились в диккенсовские трущобы. Прикидываю, не пойти ли домой через Токстиф, но у меня в мозгу рождается идея.

Я нажимаю звонок. Ответа не следует, но, судя по желтушному свету, проникающему сквозь шторы, внутри что-то происходит. Я отступаю назад на дорогу, подбираю небольшой камень и, чуть теряя равновесие, запускаю его в окно. Двое пацанов в прикиде под Оливера Твиста одобрительно свистят, проходя мимо. Я качаю головой, они меня смущают. Бросаю еще один камень, и окно распахивается. Наши взгляды неуклюже встречаются.

— Те чо?

Интонации у нее сердитые и, как всегда, простецкие.

— Это я, Милли. Помнишь?

Силуэт у окна воровато косится через плечо, потом высовывается снова. Волосы у нее зализаны назад, подчеркивая плебейскую выпуклость ее скул и дикие черные глаза. Она тоньше и красивее, чем я ее запомнила. Моя вульва безумно хочет, чтоб она ее потрогала.

— Милли к нам пришла, так? Короче, ты уебываешь отсюда, как там тебя ни зовут. Живо!

— Ой, да брось, пусти меня, ладно? Холодно, что пиздец!

— Ты плохо слушала, дитеооонок? Я пиздец занята.

— Так занята, что откажешься провести ночь со своей любимой клиенткой?

В окнах наверху дрожат и раздвигаются шторы, настырные физиономии приличной публики таращатся на меня.

— Я те по-хорошему сказала, подруга. Теперь попиздовала отседова, ясно — оставь нас в покое.

Она захлопывает окно. Я запускаю еще один камень. Он отскакивает и глухо бумкает о дорогу. Швыряю еще, и на сей раз окно вздрагивает от удара. Она опять возникает в дверях, в халате. Том самом, что надевала я. У нее вместо глаз сплошные белки, они смотрят внутрь черепа. Мое нахальство резко теряет обороты.

— Прости, — говорю я, — просто я хотела узнать, может тебе нужно немного общения. Нам не надо ничего делать. Мы бы просто покурили или в этом роде.

Но она не догоняет. Ее голова начинает трястись как у припадочной. ОК, одна последняя попытка, и я сваливаю, я отстану и довольствуюсь журналом. Пробую уболтать ее шутками.

— Вообще-то могла бы хоть это для меня сделать, после того как наградила меня триппером.

— Иди-ка ты, шоб тебя, на хуй отседова, а то я те ебало раскрою на хуй.

Она подрывается вперед, я разворачиваюсь и бегу. Бегу и бегу. Мимо ошарашенной съемочной группы, вниз по Кэтрин-стрит, через Аппер-Парламент-стрит, углубляясь в расползшиеся пригороды Токстифа.

Совсем она с катушек слетела, вообще. Не знаю, чего на эту девушку накатило — реально не знаю, ё. Типа того, что она не в состоянии расслабиться, не хочет, чтоб все шло как идет, без напрягов. У нас был трудный период, мы съездили в Уэльс, все устаканили, так? Мы как бы после поездки стали сильнее, чем были до. Так что это типа открытое приглашение для мисс на хуй О’Рейлли на случай, если кто из нас лопухнется и решит, что она классная, нормальная девчонка и прочее, с кем можно дружить и прочее, поржать и в случае чего доверять — ебала она все это дело. Она элементарно выкинет чего-нибудь не в тему. Я? Хорошая девочка, добрая, искренняя — ни хуя! Я вам устрою! Затащу бедного ребенка в сортир, буду по-свински ее лапать у вас перед носом, если вдруг кто из вас решит, что слишком хорошо нас знает. Все, меня ниибацца достало, ё. У меня есть свои приоритеты, и к ним не относится носиться с малышом Милли, ежели она затребует немного внимания. Больше не собираюсь из-за нее выворачиваться наизнанку. Пусть сама как хочет. Finito.

У Токстифа десятки лиц, и самое мое любимое это то, что показывается сразу после полуночи. Улицы молчаливы, и с них исчезает опасность, они чуть сдобрены подвыпившими старичками, радостно ковыляющими домой — позволяя жизни естественно утекать от них, достойно и аристократично. Даже кучки уличных пацанов, что сбиваются под фонарями, словно светлячки, кажутся мирными и безмятежными. Все предчувствие насилия и опасности покинуло их тело, оставив их ссутулившимися и бездумными. Токстиф спит.