Я хотел назначить Пантелеймона управляющим, а Кузьму — финансовым директором. Теперь придётся искать им замену. Какие всё-таки пидорасы эти шахтёры… Да и я — мудло и хуесос. Остался теперь один. Даже Баттерфляй убежал!
— Дэк он тебя испугался, между прочим! — Наталья почесала пятку.
— Это ничего… у меня его мобильный остался. Позвоню, извинюсь. Скажу: проект остаётся в силе, так и так, если не передумал — приезжай, ты нужен, мы тебе доверяем.
— А если он тебя на хуй пошлёт?
— Туда мне, значит, и дорога. Да я его самого туда пошлю.
Когда пожар в душе утихнет,
И вихрь мятежный отцветёт,
Ты вспомнишь тополи и пихты,
И дивный край, где выл койот,
Где на фисташках твоё семя,
Где зелен страсти виноград,
Где гордых лет землетрясенье,
Где край земли, где рай и ад.
Ты пожалеешь о минутах,
Что тратил, мысли теребя.
Родные парты института,
Запомнил ты, минет любя.
И как охотился на триппер,
И как блевал «Спотыкачом»,
Как чирей гнойный мощно выпер —
(Ходил тогда с больным плечом,
Ребятам предлагал:
— Взгляните
На мой фурункул: будь здоров!
— Ого! — таращил зенки Витя,
— Силён! — боялся Комаров.)
Но злых годин унынье это
Отходит пусть как длинный сон.
Сердца надеждой отогреты,
Сердца = пылающий пистон!
И говорливый дух сомнений,
И ложь предвзятого ума,
И голод рифм, и дрожь коленей,
И наркотический дурман,
И ноги девушки глазастой,
Что теребила проводок,
И перекушенное завтра,
И спелых ягодиц медок;
Как вечно натирал мозоли,
Как мог едва идти ровней;
Картофель, вялый тормоз Оли,
Гнилой кирпич и визг саней.
И рубанёт под сердце мыслью:
— А я ль не мальчик с топором?
И на окне ботва прокиснет,
И пошевелится паром…
Ну что, доволен? Всех имея,
Ты заработал простатит.
Теперь — чем реже, тем хмельнее.
А реже — что ж — «господь простит».
Но не простит коса слепая,
Что подсечёт как колосок.
Остерегись, в огонь ступая:
Отравлен дыни этой сок.
Раскрой очей кривые окна,
Сожми кулак до хруста чтоб.
(Мошонка удивлённо взмокла:
— Где ж взять циркониевый гроб?)
И сыто квакал сноб-кишечник:
— Вы предаёте идеал!
Вы ссыте в очи нам, овечкам,
Вы — негодяй и либерал!
А совесть трепетно вздыхала:
— Еще недавно мальчик цвёл!
Сдавал на днях анализ кала…
Сестрёнку на аборт привёл.
Лишил бродягу литра водки,
Зашил козлиную дыру,
Сплясал фламенко на пилотке,
Сыграл в «трилистник» и «буру»,
Забил ногами трансвестита,
Забылся пьяный под столом…
— Пущай живёт! — вмешался бритый
Под ноль усталый костолом.
И мы живём, вздымая знамя
Своих непонятых надежд.
И раздуваем искру в пламя,
Открыв пассатам мозга брешь.
И веселимся на распутье,
Стаканом водочным стуча;
И бьём хрусталь кристальной сути,
Муку сдувая с калача,
Но затыкаемся невольно,
Когда из сумрачных глубин
Нам говорят сатрапы: «вольно!» —
И вон выходят как один.
В одну из ночей Руслан, вернувшийся в город, выследил отца на трамвайной остановке.
Икая от оборовшего вдруг озноба, тихо произнёс:
— Куда изволим ехать, уважаемый?
Отец, не поворачиваясь, пырнул его ножом в бок — напрыгнул — ещё, ещё, ещё — и отпихнул коленом.
— Теперь ты мне не нужен, костлявый, — тяжело дыша, проорал Отец, сплёвывая, — я нанял в учреждение толкового менеджера с MBA-ем, и он мне организовал всё как надо. Я теперь — Верховный Учитель, — и учу детишек уму-разуму. Чтобы не попадались на удочку таких распиздяев как ты, Баттерфляй! Такие, как ты, зовутся слабым звеном: от них принято избавляться. Не даром говорят: где тонко, там и рвётся… так вот, костлявый: у тебя везде было тонко. Ты был слабым звеном, и Буратино предпочёл от тебя избавиться!
«Это неправда! — подумал в этот самый миг Буратино, — Руслан был моим самым лучшим другом. До тех пор, пока родители насильно не разлучили нас: они боялись, что я выебу Руслана в жопу. Ах.»
Но окончания этих речей Руслан не услышал.
Занимаясь сексом с Клавдией, Отец часто вспоминал полковых блядей Антонину Прянишникову и Оксану Брыленко, с которыми близко сошёлся, служа в гарнизоне: обе они очень похоже начинали стонать, во время быстрой копуляции по-собачьи.
Не такова была Наталья.
Отец не мог подобрать к ней аналогов.
С одной стороны, мощной, развитой фигурой напоминала она блядь чертановскую Светку «С волдырём». Но манеры у неё были совершенно особенные: кошачьи какие-то. И еблась она как кошка.
Читать дальше