Андрей Ханжин - Глухарь

Понимаю и другое, то, что в некоторых случаях, отправляя меня в ту или иную зону, мусора использовали меня в собственных целях. Нетрудно было предугадать как я поведу себя в предлагаемой ситуации и когда нужно было подхлестнуть какого-нибудь чрезмерно либерального начальника колонии, то требовалось просто проштамповать конверт литерой данной зоны и немного подождать… А поскольку большинство начальствующих «гуманистов» происходило из тех, на чьих душах были запечатлены самые массовые и жестокие расправы, то мое болезненное стремление к независимости, довольно скоро пробуждало их от совестливого сна либерализма. Так я стал понимать что вырождаюсь в бессознательного провокатора. Очевидным это стало тогда, когда меня вывезли из Лебедушек Оренбуржской управы, хотя я умудрился не совершить там ни малейшего нарушения, не всколыхнуть ни одной волны, не собрать ни единого сходняка… Все там было в порядке. И проанализировав все происходившее до, все происходившее после и разобрав дословно сам момент моего вывоза, я понял что именно неоправдание скрытых оперативных надежд разлучило меня с той тихой командировочкой.

Я никогда не рассматривал происходящее со мной цепью неких взаимосвязанных событий дополняющих друг друга. Никогда не возникала в моей голове параноидальная картина, на которой суровые дяденьки в погонистых кителях разыгрывали свои партии передвигая фигурки с одного места на другое, изменяя при помощи этих манипуляций развитие событий в определенной точке, в определенное время. И я — маленькая фишечка, двигаюсь в столыпинском вагоне по чьей то комбинационной прихоти. Мысль о молчаливом сговоре маньяков прорвавшихся к власти зародилась во мне позже… Поверь, я не страдаю комплексом повышенной значимости. Отнюдь, мне всегда казалось, что именно я самый-самый обыкновенный человек к тому же достаточно наивный, что могу позволить себе иметь некоторые убеждения, которые по простоте принимаю как собственные. Конечно, я предполагал существование пыльного закулисья, но был уверен в том, что обитают там лишь те, кто непосредственно участвует во всех этих интригах и заговорах, а с ними только свита потешных кивал и озабоченных проходимцев. И вот я осознал что и случайные пассажиры возомнившие себя независимыми от обстоятельств, сами того не ведая, блуждают в бесконечной череде этих обстоятельств и выполняют в них не предписанные явно задачи и от этого неведения справляются с ролью самих себя блестяще! С большими аплодисментами на чужих бенефисах.

Знаешь, писатель, сам человек не способен к изменению собственной личности. Только к расширению полномочий и отягощению пороков, может придти он без посторонней помощи. Для кардинальных перемен необходимо внешнее воздействие. Более того, человек должен оказаться незащищенным пред этой интервенцией, должен ощущать постоянные неудобства и высказывать неудовлетворение происходящим, чтобы таким образом обозначить уязвимые места своей психики. Ведь сам по себе, повторяю, он не меняется. Изменяется его отношение к жизни в силу каких-то событий или потрясении, но сущность, основа характера, натура — неизменна. Намочи бумагу, покрась бумагу — все равно бумага — мокрая, крашенная. Горящая спичка — можно сигарету прикурить, а можно и в бензобак бросить… Я скажу тебе что происходит с человеком после долгих, долгих, долгих мытарств: после долгих, долгих, долгих мытарств человек умирает. Перестает быть тем, кем был до минуты смерти. Получается что смерть и есть — единственный способ изменения личности!

Скажи, ты думал когда-нибудь о себе не как о субъекте которого ты каждый день встречаешь в зеркале, а как о постороннем и незнакомом тебе существе? Послушай, вот я рассказываю о некоторых событиях отмеченных памятью в моей судьбе. Точнее, я пытаюсь передать не ход этих событий, а тот образ, в котором они запечатлелись уже позднее. В этих опечатках большое значение имеет фон, оттенки, недомолвки… Второстепенные детали, вышедшие со временем на первый план. При этом, мы сидим в больничной камере, курим, выпиваем и существуем только в это время, только в этом месте и только в этом мире. Разве похожи мы сейчас на тех людей, которые на Лысом Острове вырезали себе жизнь из чужой смерти? Совершенно не похожи. И воспоминания окрашиваются мною в бледные чахоточные акварели, а ты отражаешь их в изломе собственного восприятия исходя из Декларации Прав Человека. Вот и получается, что воспоминания, расщепленные частичными провалами памяти, искаженные грезами одиночества и дополненные выдуманным смыслом, превратились сегодня в художественную ложь, которая продолжает жить уже в собственном виде, дополняя ряды химер, которые в свою очередь послужат основанием для какого-нибудь глобального вывода. Пустое все. И жизнь — лишь заполнение пустоты суетой.