Андрей Ханжин - Глухарь

И только я ничего не хотел…

Ни о чем не беспокоился.

И ни к чему не стремился, кроме того, чтобы просто жить прямо сейчас, в каждой, стремительно проходящей секунде. Жить не ради чего-то достижимого, а жить потому что рожден человеком. Да, человеком! Обыкновенным человеком, а не будущим завхозом, завмагом, трубоукладчиком, космонавтом, разбойником, вождем, депутатом, милиционером, пенсионером, трупом.

Это отсутствие стремления к созиданию или к разрушению, где необходима обязательная социальная идентификация, вызывало у окружающих самое отвратительное раздражение. И мне было немного жаль этих несчастных. Но уже тогда мне хватало понимания для того, чтобы ни в каком виде не принимать участия в их жизненном брожении. Да и не до них мне было.

В то время я очень хотел учиться!

Бедные зоновские педагоги!

Почти все они (об исключениях я расскажу позже), были профессионально не пригодны. По системе «куда бумага-туда ичеловек» они получили место в школе для трудновоспитуемых и умственноотсталых подростков, в нашей лагерной школе.

Я измучил их своей одержимостью. И мне думается, что обучая меня по предметам, они невольно повышали уровень собственных знаний. Очевидно, они впервые встретили такого глупого юношу, который учится тогда, когда никто не заставляет.

А еще, в потаенном углу промзоны, я сотворил себе макивару. Обмотал ее ватином, задрапировал куском просоленного брезента-и всякую свободную минуту проводил в отработке и постановке ударов. Потом вкопал в землю автомобильную покрышку и долбил в нее кувалдой, увеличивая мощность этих самых ударов.

Так и жил: история-литература-бокс. Химия-физика-метание заточенных электродов. Геометрия-география-удары локтями и коленями.

Ну и, сам понимаешь, братуха, время от времени отправлялся за эти успехи в карцер для медитативных занятий.

Если тебе вдруг показалось, что в те времена я пребывал в некоем вакууме, то это, конечно, не совсем так. Просто я недостаточно ловок во владении художественным словом, чтобы оживить в твоем воображении полную и объемную картину моего пребывания на малолетке.

И вообще, я подозреваю что в бытовой истории человечества многое искажено или неправильно понято именно из-за косноязычия или нетерпеливости рассказчика. Но что поделать-творцы творят, а хроникеры строчат.

Однако я не творец и мои слова могут повлиять разве что на ужесточение режима содержания в какой-нибудь отдельно взятой колонии. На месте это может показаться неудобством, а в сущности это является благом. Но к такому пониманию трудно прийти находясь внутри схемы, внутри механизма, да еще зажатым его шестернями.

Так вот, о внутренних слияниях и расторжениях.

Постоянные стычки, драки между отрядами, война за каждый сантиметр жизненного пространства, перманентное нагнетание обстановки страха, провокации отрядных мусоров: «Еще одно нарушение и отправим в Читу на спец-усиленный!»

Короче, что тебе говорить…

И как бы друзья, и как бы враги. И от этого бесконечного «как бы» тошно на душе и тоскливо.

Еще и день рождения приближался.

Никогда я не радовался дню своего рождения. И по собственной воле никогда его не отмечал.

Но в то время был у меня лагерный корешок по фамилии Музолевский. Его отец служил актером в воронежском драмтеатре. И мальчишка этот сидел за какую-то глупость, подрался из-за барышни с сынком местной партийной шишки. Парень нравился мне своей независимостью и начитанностью.

Мне же довелось познакомиться с его отцом в родительский день. Было там такое мероприятие. Один раз в году в зону запускали ближайших родственников с целью проведать своих отпрысков в местах их непосредственного обитания.

С тех пор мы переписывались с этим дядькой. Мне помогали эти письма, помогали не забыть о том, что есть люди, которые общаются с другими людьми просто потому что все мы-люди. Он делился в этих листках своим пониманием жизни, просил присматривать за сыном. Вот, пожалуй, то единственное, зачем я когда-либо «смотрел».

Так вот, Музолевский-сын решил отметить мой день рождения. Он скрывал, но я точно знал, что несколько месяцев он откладывал в отдельный мешочек, который хранился в каптерке, всякие ништяки-конфеты, джем, пряники… Где-то даже раздобыл пачку сигарет Salem. Короче, он очень старался.

Но вечером, накануне празднования, меня отвел в сторону, подальше от любопытных ушей, тот самый подтянутый лейтенант Линза, заместитель начальника отряда и завел странный разговор.