Андрей Ханжин - Глухарь

Там, в Матросске, я и завис на шесть месяцев.

На самом деле в Москве я должен был дождаться всего-то вильнюсского этапа. Но рентген выявил очаги на легких. И вместо столыпинского вагона я попал в тюремную лечебницу. В туберкулезное отделение.

Вот так, братуха… Спасибо той твари воспетухе за своевременно убитые иллюзии! Ибо прямо с порога детского сада я оказался в тесном обществе мужичков-рецидивистов, харкающих кровью и люто ненавидящих все, что еще не кровоточит, что способно жить и даже радоваться жизни.

Слово «больница» может ввести в заблуждение. Тюрьма как тюрьма. Здесь, где мы находимся, тоже тюремная больница. Но сравнивать эти заведения бессмысленно. Очень сильно изменились времена и нравы. Да, это тоже гадюшник. Но здесь у меня есть возможность остаться в одиночестве, пусть за деньги, но в одиночестве — как в последней радости, за которую я заплатил.

А там… Узкая камера. Смрад от самокруток, набитых махоркой, усиленный смрадом гниения душ. И рожи… Вспомни свои арестантские времена — те рожи!

Веришь, я даже не помню ни одного имени, ни одной кликухи тех, кто со мною в одной камере просидел. Хотя нет, одно имя я все-таки зафиксировал. Черт… Отвечаю, тогда, в четырнадцать лет я уже насквозь видел этих уродов, всю их подноготную, как ясновидящий, различал. И хотя поступки мои тогда были неосмысленными, интуитивными, я сейчас понимаю конкретно, что думал и поступал в то время правильно.

По крайней мере — правильно — в отношении тех обитателей камерной туббольницы.

У меня ведь не было ни прошлого, откуда я мог бы черпать силы, ни предполагаемого радужного будущего, которое одаривало бы надеждой, осмысленностью, выбором. У меня был только бабушкин гроб и пять лет от председателя суда. И все, что мне хотелось знать, было связано с тюрьмой, только с тюрьмой, и только с тюрьмой.

И тут — такая удача!

Проржавевшие рецидивисты, сросшиеся с колером стен строгачи, граждане в полосатых костюмах… Все чахлые, синие, с прочифиренными остатками зубов. У одного мудака Троице-Сергиевская лавра на спине наколота… Что-то его не устраивало в этой кожописи и он попросил кольщика подправить детали. Тот подправил, да видно дрогнул на линии, ушел от оригинала, принялся подправлять еще подправки оказались масштабными… В конечном итоге на спине оказались сильно затушеванное изображение Кремлевского дворца съездов с корявой часовенкой на крыше. Авангард!

Картишки из рентгеновской пленки, нардишки из слоеных газет «Советская Россия», тушь из жженых подошв, чифир с теофедрином, на шконке ведро браги, бушлатом утепленное, под шконкой страшный пидор. Романтика! Тюрьма-а-а…

Там парень был из Ташкента, с детства хромой, одна нога другой сильно короче. Карманник. Он, кроме меня, моложе всех других был, но отсидел прилично. Я с ним в деберц без интереса шпилил, а он мне о среднеазиатских зонах рассказывал. Скромный он был. Однажды ночью у него кровь горлом пошла. В коридор его на одеяле вынесли и больше я его не видел. Вот он мне и запомнился. Игорь. Кличка — Шалик.

Понимаешь, вся эта публика, зеки так называемые, врут постоянно, брешут безо всякой на то причины. Просто привыкли врать, просто привыкли. И самое противно в этом то, что сами во всю ту пургу, которую несут, верят. Вжились в образы. И упаси господи уличить их во лжи! Считай, что нажил себе злейшего врага.

Они видят жизнь сквозь дыру в телогрейке, не такой, какая она на самом деле, а такой, какой им хотелось бы ее видеть. И себя они грезят в облике героев — мультипликационных героев — но не понимают этой комичности. Раздуваются от негодования и становятся еще смешнее, еще карикатурнее.

Я скажу тебе чему научила меня тюрьма за первые месяцы близкого знакомства с ней. Она научила меня не доверять чужим словам и не покупаться на внешний вид собеседника-сокамерника. Театр. Зачастую дешевый балаган, но с непривычки действует. Только за цветастыми речевыми оборотами почти всегда скрывается корысть, жаба с выпученными зенками. А за каждой простоватой физиономией, натянутой, будто маска на череп, скребется когтями, едва сдерживаясь, поганая душонка.

Нужно только присмотреться внимательнее.

Прислушаться к интонации.

Заглянуть в плутающие глаза.

И ничего не скроется, ничего.

Все добрые и складные сказки о людях с чистыми и доверчивыми душами придуманы очень хитрыми и изощренными умами.

Вот с такими, братуха, знаниями, да со свежевыбитыми перстнями на пальцах, да с фраерскими звездами на коленях, отправился я на малолетку.