Крэг Клевенджер - Дермафория

— Вот это. Дезире, крэдл, скин. — Бросаю таблетку на широкую ладонь хозяйки.

— Вон ты о чем. Конечно, пробовала. У тебя еще есть?

Смотрю на Джека — тот качает головой, нет уж, спасибо — и не знаю, что ответить Донне.

— В обмен на гостеприимство, — говорит она.

Вытряхиваю еще четыре и отдаю ей. Донна заворачивает подарок в салфетку и прячет под вырез топа.

— А почему спрашиваешь?

— Поверите, если я скажу, что сам их изобрел? — Недолгая пауза. Донна смеется, шутливо отмахивается и снова поджигает трубку. Я смотрю на Джека.

Тот пожимает плечами.

— Кто-то же их придумал, — говорит он. — И этот кто-то, насколько известно, местный.

— Так вы мне верите?

— А вы? — вопросом на вопрос отвечает он. Справедливо.

В дверь стучат.

— Точно по расписанию, — говорит Джек.

Донна не против продолжить общение, но Джек поднимается. Дылда остается в комнате, с хозяйкой и трубкой.

— Ну вот. — Джек останавливается перед аварийным выходом. — Автобусная станция недалеко. Держите курс на театр. Прямо, потом направо. И поторопитесь.

Я смотрю на грозное предупреждение.

— А сигнализация не сработает?

— Нет. — Джек толкает дверь.

Тишина. Он передает мне узелок с одеждой.

— Спасибо. Вы мне очень помогли и…

Закончить не успеваю — Джек бесцеремонно закрывает дверь у меня перед носом. Наверно, не большой любитель прощальных сцен. Тишина сгущается, тяжелеет. Доброе слово пришлось бы кстати, однако понять Джека можно — из-за меня у него могут быть проблемы. И не только у него одного, а и у остальных обитателей «Огненной птицы». Полицейских сирен, правда, пока не слышно, никто не выкрикивает мое имя, но «скорую» или копов наверняка уже вызывают. Я торопливо сбегаю по ступенькам и поворачиваю к автобусной станции.

Парню в билетной кассе, должно быть, за восемьдесят. На нем синяя форменная рубашка с галстуком «боло». Виски и лоб в печеночных пятнах, легкие как пух седые волосы подстрижены кружком.

— Добрый вечер, сэр. Куда направляетесь?

Никто еще ничего не знает. Заседание отложено, так что я вполне могу вернуться завтра.

— Литл-Рок. Шоссе 138, в сторону Невады. Туда что-нибудь идет?

— Конечно. Хотя большинство его только проезжают. Вам повезло, один автобус есть и отправляется скоро.

Плачу за билет и иду в привокзальный магазинчик. Покупаю дешевую холщовую сумку с надписью «Голливуд», засовываю в нее наволочку с одеждой, потом запасаюсь парой бутылок воды и фруктовым соком — идти придется долго и по жаре. До отправления остается еще несколько минут. Выхожу из вокзала и сворачиваю в винную лавку, где беру пинту дешевого виски, сандвич и пакет молока. Пожар на спине разгорается, так что вслед ленчу посылаю четыре таблетки болеутоляющего.

Возвращаюсь к вокзалу. На платформе никого нет, объявлений не слышно, расписания не видно.

— Вам помочь, сэр? — Водитель в отутюженной синей форме и фуражке выглядит так, словно только что снялся в рекламе.

— Не могу найти свою платформу.

Он протягивает руку за билетом.

— Поедете со мной. — Пробивает талон, записывает что-то и кивает. — Вам сегодня повезло, в вашем распоряжении весь салон. Багаж?

— Нет. Только сумка.

— Пройдите по пандусу и направо. Отправляемся через три минуты.

Я спускаюсь по пандусу. Еще не поздно. За испорченный замок и взломанную дверь можно заплатить. Шанс, пусть и слабый, есть. Судья может отказаться принимать какие-то улики. Адвокат подаст апелляцию. Зачем я это делаю? Только обманываю самого себя. Полдня свободы ничего не решают.

Сворачиваю за угол и вижу один-единственный автобус. Ему лет пятьдесят, но выглядит как новенький. Такие можно увидеть в автомобильных музеях или выпотрошенными и переоборудованными в модные кафе. Хромированные части сверкают, сиденья как будто обтянуты тонкой кожей, словно автобус свалился с неба через какую-то дыру во времени. И я — его единственный пассажир. Осматриваюсь еще раз — за мной никто не наблюдает, никто не отворачивается, не изображает наигранное равнодушие. Вешаю сумку на плечо и шагаю к платформе. Совершенно пустая трата времени, думаю я. Энслингер прав. Подхожу ближе и вижу перед ветровым стеклом табличку с громадными белыми буквами на черном фоне — «Шоссе цветущей груши».

То, что я вроде бы помню, изменилось, а то, что мне хочется вспомнить, нет. Имена, числа, направления, время, формулы — все эти детали выскальзывают из памяти и разбегаются шариками ртути. Движение одной отзывается переменой во всех. Впечатления остаются. Я помню звуки, цвета, запахи и прежде всего прикосновения. Помню рукопожатие Энслингера и Морелла. Помню руку Джека, а вот с Дылдой мы не здоровались, хотя эти двое всегда вместе. И Уайту руку не пожимал, хотя его сынишка отнес меня однажды в машину. Лежа на кровати в «Огненной птице», я ничего этого почему-то не помнил. Зато всегда помнил твои руки. Я ни разу не усомнился в том, что ты реальна, что живешь где-то в этом же городе, и у меня никогда не возникало повода доказывать это себе самому или кому-то другому.