Владимир Козлов - Школа

– Скорей зовите милицию!

Луполовец убегает, Ветры – за ним.

– Подумать только, – говорит мамаша. – В центре города, в универмаге – и устроить драку. Со всем страх потеряли. И твои друзья такие же. Один вот уже сидит, и остальным только туда и дорога.

– Не трогай моих друзей, ладно? Давай лучше костюм смотреть.

Мне все равно, какой костюм покупать: за десять лет в школе костюмы так надоели, что смотреть на них не могу. С первого класса – одни и те же, только пуговицы сейчас другие: раньше были блестящие, без дырок, а теперь – алюминиевые, с дыркой посередине. А московского костюма – с коротким пиджаком, как джинсовка, и нашивкой – у меня ни разу не было. Из всех пацанов такой был только у Антонова – классе в первом или во втором.

Мамаша перебирает разные костюмы. Сначала находит ценник и смотрит, сколько стоит, а потом уже глядит на сам костюм. Она показывает мне один – серый, с тонкими белыми полосками. Такой материал был в моде той осенью – несколько пацанов на УПК пошили из него штаны.

– Ну как, примеришь?

– Давай.

Идем в примерочную. Я снимаю штроксы, одеваю штаны от костюма, долго вожусь с петлями для пуговиц – они плохо прорезаны, – потом натягиваю пиджак.

– Ну, вроде ничего, – говорит мамаша. – А как тебе самому?

– Нормально.

– Ну, давай тогда купим. Все равно, вряд ли лучше найдем. И недорогой – восемьдесят восемь рублей всего.

– Ну, давай купим.

– Почему ты так это говоришь – без энтузиазма?

– Нормально говорю.

Мамаша несет костюм к кассе – платить. Я думаю – остаться в городе погулять или ехать домой? С мамашей в троллейбусе несолидно, но и в городе делать особо нечего. Идем вместе на остановку.

В троллейбусе – свободное сиденье. Мы садимся, мамаша говорит:

– Сережа, ты мне ничего про себя не рассказываешь – что тебя волнует, о чем ты думаешь. Я даже не знаю, есть ли у тебя девушка.

– Нету.

– А была когда-нибудь?

– Можно сказать, была.

– А почему ты нам никогда про нее не рассказывал?

– Не знаю. Не рассказывал – и все…

– Ты должен быть откровеннее с нами. Мы все-таки твои родители.

– Ага.

Я отворачиваюсь к окну. Мамаша вынимает из сумки журнал «Работница» и начинает читать. Я рассматриваю ее: все лицо – в морщинах, скоро будет старая, как мамаша Йогана. Батька ее совсем задрал, но выгнать она его не выгонит, хоть и живут как кот с собакой.

Девятого мая – Радуница. Мамаша с батькой поехали в деревню – к бабе на могилу. Звали меня, но я не захотел. Я был пару раз на кладбище на Радуницу – ненавижу. Сидят на могилах со жратвой и бухлом, как будто больше выпить негде.

Выхожу погулять. На остановке на Рабочем – никого. Около магазина трется Батон – само собой, уже датый.

Подхожу, здороваюсь.

– Привет.

– Привет, Бурый.

– Что, капусту трясешь?

– Да не, так просто. Жду – может, кто придет со своих пацанов, а то скучно одному. Вот ты подвалил – и заебись.

Из магазина выходит дед с медалями на пиджаке. Он весь сухой, сморщенный, пиджак висит на нем, как на вешалке. В сетке – батон и две бутылки молока.

– Вот спросить у тебя – чего ты ругаешься? – говорит он Батону.

– Что?

– И не стыдно ему – стоит на улице, около магазина, и матерится, как сапожник какой. Да еще в такой день, в праздник.

– Бурый, ты понял, что он хочет?

– Не-а.

– Мы воевали, кровь за них проливали, еб твою господа бога мать. А что получилось? Бардак и блядство.

– Сам ругаешься, а мне что – нельзя?

– А как еще с вами говорить? Вы – паразиты, блядь. Думаешь, я тебя не вижу здесь, около магазина, – как ты к людям пристаешь, по пятнадцать копеек просишь? Думаешь, не вижу, как ты пьяный ходишь по Рабочему? Учиться не хотят, работать тоже, лишь бы только выпить.

– Хватит мне морали читать. Вали лучше от сюда со своими орденами. Дед машет рукой и уходит в переулок. Мы с Батоном курим и смотрим, как подъезжают на машинах к магазину деревенские, грузят в багажник булки хлеба и батоны – запасаются для кладбища. Я спрашиваю Батона:

– Салют смотреть пойдешь?

– Не знаю. Может, пойду, а может, и нет.

Идем с ним ко мне – родоки приедут ночью, а до этого хата свободна. Я включаю телевизор. По первой программе – кино про войну, по второй – тоже. Батон ложится на диван и вырубается.

Я захожу в туалет и от нечего делать дрочу – представляю себе одну бабу с девятого. Я ее видел пару раз в городе с пацаном с ДОКа. ДОК – свой район, Рабочий с ним дружит – только с ним, больше ни с кем. Спускаю, вытираю плитки туалетной бумагой и выхожу.