Владимир Козлов - Школа

– Ага.

– Ладно, давай. Только не попадись ментам, а то запрут в вытрезвитель.

Бабы хохочут. Батон, шатаясь, идет в сторону площади Орджоникидзе.

Мы втроем доходим до ГУМа, там толстая поворачивает на Мир-1, а мы с малой – к Дому советов.

Она спрашивает:

– Ты в школе учишься или в училе?

– В школе.

– А в каком классе?

– В десятом. А ты?

– В седьмом. Хорошо тебе – школу заканчиваешь. А мне еще три года. Как это вытерпеть?

– Ага.

– А они тебя хоть раз засекли?

– Не-а.

Мы встаем и идем к пятиэтажке.

– Вот здесь я живу, – говорит Олька.

Около дома – беседка, в ней пацаны поют под гитару «Опять тревогу».

– Который твой подъезд?

– Вон тот.

– Я зайду с тобой?

– Не надо.

– Почему?

– Не надо – и все.

– А телефон свой оставишь?

– Есть на чем записать?

– Не-а.

– Ладно, у меня есть. – Она достает из сумки блокнот и ручку, вырывает листик. Пишет: «3-26-44».

– Ну пока.

– Пока.

Я прусь обратно к остановке. Навстречу – пацаны с бабами и без баб, но никто не залупается: все бухие и добрые.

На остановке – никого. Жду. Автобуса нет минут пятнадцать. Видно, уже и не будет.

Иду пешком. Последний раз шел вот так через весь город тем летом, когда ходил с Ленкой.

Моргают желтые светофоры. В домах светятся окна, но мало. Машин тоже почти нет, тем более прохожих. Один только я иду по городу, и все мне до жопы.

Сегодня хоронят цыганского барона – того, которому мы с мужиком отнесли ящик той осенью. Его пописали на День Победы. Пришли двое мужиков – поздно, часов в двенадцать. Он открыл, вышел во двор – поговорить. Один раза три всадил ему нож в живот – цыгану капут. Мужиков никто не видел, и за что пописали – тоже не знают. Может, насчет фарцовки какие дела. Пацаны говорили, что он фарцевал, но точно никто не знает: цыгане хитрожопые, никогда правды не скажут.

На Рабочем цыган мало, есть еще в сто сорок шестом доме – и все. Сам такой здоровый, толстый, его баба и пацан, меня на пару лет младше, в двадцать восьмой школе учится. Зато на похороны понаехало их, наверно, со всей республики. Таких похорон в Могилеве еще не было: машин, может, сорок или пятьдесят, и ни одного «Москвича» или, тем более, «Запорожца». В основном, «шестерки» и «пятерки». Заняли всю улицу, гудят, сигналят. Когда секретарь обкома разбился на своей «Чайке», и то машин было меньше.

Базарим на остановке с Йоганом. Он мне втирает:

– Цыгана за бабки кокнули. Он был должен много денег. Взял – и не отдал.

– Не верю, такого не может быть. Зачем его тогда было писать? Сейчас он уже точно не отдаст.

– Может, они не хотели насмерть. Может, так, попугать.

– Ну, попугали. Теперь цыгане их найдут, и все, пиздец им.

– Ни хера они им не сделают – никто не знает, кто это был.

Подходит пьяный Батон. Здороваемся.

– Пацаны, бухалово есть? Или бабки?

– Ты ничего другого не знаешь – только бухать.

– Ну а хули? – Батон лыбится.

Рядом стоит малый – класс шестой.

– Малый, я обосцался. Ты у меня отсосешь? – спрашивает Батон.

Малый убегает. Мы ржем. Я беру у Йогана две копейки и иду звонить малой. Она дома.

– Привет, это Сергей. Мы на салюте познакомились. Помнишь?

– А, привет.

– Ну как дела?

– Так, нормально.

– Чем занимаешься.

– Ничем особо.

– Может, встретимся сегодня, а?

– Нет, сегодня не могу.

– А завтра?

– Давай.

– Во сколько и где?

– Давай на остановке на площади Ленина, где мы на «одиннадцатый» садились. В семь.

– Хорошо.

– Пока.

– Пока.

Олька приходит вся накрашенная, как на салюте, и в тех самых шмотках – мини-юбка, черные колготки и зеленая кофта. Опаздывает на десять минут.

– Привет.

– Ну привет.

– Как дела?

– Как сажа бела. В смысле, это… заебись.

– Ты что, выпила?

– А тебе что? Ты что, мой папа?

– Так просто.

– Просто – бесхвосто.

– Ладно, куда пойдем?

– Не знаю. Ты пригласил – ты и веди куда-нибудь. Что мы тут будем стоять!

Она не говорит, а орет на всю улицу, и все на нее смотрят.

– Ну, пошли тогда в «Пингвин».

– Пошли.

Идем по Пионерской. Олька машет руками во все стороны, громко поет «Белые розы», потом спрашивает:

– Ты «Ласковый май» любишь?

– Не очень.

– А я обожаю. Просто тащусь от Юры Шатунова.

– Скоро они в Могилев приедут, будут на «Спартаке».

– А ты откуда знаешь?

– Пацаны говорили.

– Я пойду. Обязательно пойду. У меня все семь альбомов «Ласкового» есть на кассетах.