Анна Каван: Лед

Она лежала молча, не шевелясь, отвернувшись от меня к стене. Может, оттого что мне не видно было ее лица, казалось, что это кто-то, кого я совсем не знаю. Я совершенно ничего к ней не испытывал. Все чувства покинули меня. Когда я сказал, что больше так не могу, это была правда. Я не мог идти дальше; было слишком больно и унизительно. Когда-то я уже хотел порвать с ней, но не смог. И вот момент настал. Пришло время встать, и уйти, и покончить с этой вызывающей лишь жалость историей. Я слишком все затянул, хотя эта история никогда не приносила мне ничего, кроме боли. Когда я поднялся, она не пошевелилась. Никто не проронил ни слова. Мы были как два незнакомца, случайно попавших в одну комнату. Я ни о чем не думал. Все, чего мне хотелось, это сесть в машину и ехать, ехать, пока где-то совсем далеко не смогу забыть обо всем. Ничего не сказав и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты на арктический мороз.

На улице уже стемнело. Я остановился на веранде, чтобы глаза привыкли к темноте. Постепенно стал различим падающий снег, едва заметное, будто флуоресцентное мерцание. Глухо ревели неровные порывы ветра, снежные хлопья бешено кружились, заполняя ночь призрачным хаосом. Такое же лихорадочное мельтешение и хаос я ощущал и в себе, в своем бессмысленном метании по планете. В безумном танце снежинок виделась мне вся моя жизнь. Промелькнул и ее образ с развивающимися серебряными волосами и так же быстро скрылся в бешеной сумятице. В этом экстатическом танце невозможно было отделить злодеев от жертв. Никакие различия уже не имели значения в этой пляске смерти, где танцоры кружатся на краю небытия.

Я привык к ощущению приближающейся казни. Но до сих пор это было нечто отдаленное, с чем я постепенно сживался. А тут вдруг это ощущение набросилось на меня, схватило за локоть, и это уже было не просто что-то отдаленное, а реальность, которая вот-вот наступит. Это потрясло меня, как удар под дых. Прошлое исчезло, стало ничем; в будущем — непостижимая пустота полного уничтожения. Единственное, что осталось — это беспрерывно сокращающийся отрезок времени именуемый «сейчас».

Я вспомнил темно-синее небо между полуднем и полночью, а внизу стену льда, переливающуюся всеми цветами радуги, стену, рассекающую океан. Смутно вырисовывались бледные скалы, источавшие смертельный холод, призрачные мстители, пришедшие покончить с человечеством. Я знал, что ледяной круг сужается, собственными глазами видел приближающуюся гигантскую стену. Знал, что с каждым мгновением она подходит все ближе и не остановится, пока жизнь на земле не будет истреблена.

Я подумал о девушке, которую оставил в комнате; она же еще ребенок, несозревшая девочка из стекла. Она ничего этого не видела, не осознавала. Она знала, что обречена, но не понимала ни природы своей судьбы, не понимала, как встретить ее с достоинством. Никто не научил ее быть независимой. Сын владельцев отеля не произвел на меня впечатления надежного человека, едва ли можно положиться на этого слабосильного парня, к тому же увечного. Я не мог доверить ему заботу о ней, когда станет совсем скверно. Я видел ее, беззащитную, в ужасе замерзающую меж рушащихся ледяных гор; сквозь треск и грохот слышал ее слабый жалкий крик. Зная все, я не мог оставить ее — одинокую и беспомощную. Слишком жестоко она будет страдать.

Я вошел в дом. Она лежала в той же позе и, оглянувшись на звук, сразу отвернулась. Она плакала и не хотела, чтоб я видел ее лицо. Я подошел к кровати и встал рядом, не касаясь ее. Она дрожала, выглядела жалко, ее знобило, кожа была того же бледного розовато-лилового оттенка, что и внутренняя сторона ракушек. Причинить ей боль было очень легко. Я тихо сказал: «Я должен спросить тебя кое о чем. Мне не важно, со сколькими мужчинами ты спала, — речь не об этом. Но я должен знать, почему сейчас ты была так груба со мной. Зачем пыталась унизить меня, когда я приехал?» Она не обернулась, я думал, она не ответит; но тут с длинными промежутками меж словами, она выдавила: «Я хотела… остаться… самой… собой…» — «Но зачем эти оскорбления? Я ведь приехал за тобой. Я ничего тебе не сделал», — возражал я.

«Я знала… — Чтобы расслышать сквозь слезы ее полный обиды голос, мне пришлось наклониться. — Когда бы ты ни появился, я всегда знаю, что ты будешь мучить меня… обращаться… грубо… как с рабыней… если не сразу, то через час, или два, или на следующий день… но это обязательно произойдет… так всегда было…» Я был поражен, ошеломлен.