Томас Гунциг - Смерть Билингвы

Когда я повернулся к ней, у меня, наверное, было лицо человека, который только что стал свидетелем чудовищной автокатастрофы. Я дрожал, на лбу проступили ледяные капельки пота. В одно мгновение я вспомнил все.

Приезд Джима-Джима и его чокнутых приспешников сперва поверг меня в настоящую панику. Я решил, что они заявились по мою душу, и стал ждать, сидя на кровати напротив дверей. Я весь напрягся, как струна, а сердце глухо и гулко стучало в груди.

Прождав минут десять, я высунул голову в пустой коридор, а потом решил дойти до входа в гостиницу, где военный без различительных знаков дремал над кипой спортивных журналов.

«Он приехал к телеведущему, у него назначена встреча», — сказал дежурный, потягиваясь. Я не сразу понял, что может значить эта новость. Сначала я просто подумал, что из-за вернувшейся популярности Джим-Джим, как хорошая приманка для публики, снова стал представлять интерес для телеканала, чьи рейтинги, по слухам, угрожающе поползли вниз. Конечно, никакой экономической катастрофы не предвиделось, банкротство компании не грозило, убытков тоже пока не было. Но, по мнению специалистов, только благодаря двум-трем очень удачным предыдущим годам, тогда как нынешний год обещал быть куда менее благоприятным. Появлялись новые телеканалы, предлагавшие по очень сходным ценам программы, которые пользовались все большей и большей популярностью. Их рейтинги росли с каждым днем, они стали заключать выгодные контракты с крупными фирмами, которые до сих пор всегда чурались рекламы. Говорят, руководство кабельного телеканала и его рекламодатели занервничали, судорожно пытаясь найти некую конкретную причину такого упадка. Они доводили себя до язвы, выделяя литры и литры желудочного сока всякий раз, когда кто-то из абонентов отказывался от подписки, и рыдали при мысли, что вот-вот станут звездами второй величины на аудиовизуальном небосклоне, где столько лет гордо возвышались над всеми, словно Монблан среди Альп. Я стал разыскивать Моктара, чтобы предупредить его, что певец со своими приятелями здесь, но мне сказали, что словенец ушел и, как обычно после приезда сестры, бродит бог знает в каком лесу, беседуя со снегом, деревьями и облаками. Я вернулся в номер и припал к телеэкрану. Прошло несколько часов. Вечером подул резкий северный ветер со снегом и градом. Глядя в окно, где снежные хлопья с дикой скоростью проносились под шум, напоминающий рев электрического мотора, можно было подумать, что находишься внутри гигантского кухонного комбайна. От долгого сидения перед телевизором мне стало казаться, что у меня в глазах полно песку. А в голове кто-то орудовал паяльником, прожигая мозг. Туг в дверь постучали.

Когда в мою комнату вошел Моиз Бен Аарон в сопровождении Хуана Рауля Химинеса, который еще больше, чем раньше походил на доисторического человека, я ни на секунду не сомневался, что они явились, чтобы избить меня до смерти. Сбежать я не мог, не мог и придумать убедительного оправдания тому, что так долго тянул с порученным мне делом. Вдруг мною овладела невероятная усталость, какую обычно испытываешь при встрече с неизбежным. У меня как будто резко подскочила температура. Я опустился на кровать и стал ждать, когда на меня обрушатся удары.

Моиз засмеялся липким смешком морского чудовища. Оставив Хуана Рауля стоять у двери, он уселся рядом со мной.

— Ну что, приятель, на тебя и впрямь нельзя положиться. Тебя попросили об услуге, а ты даже на это не способен. Не понимаю я таких людей. За тобой должок, так надо было постараться его вернуть. Или я не прав?

— Прав. Мне очень жаль. — Я постарался сказать это жалостливым голосом побитой собаки. Единственное, что мне оставалось, это попытаться их разжалобить.

— Ты выбил ей зубы!

— Мне очень жаль, — повторил я.

— Ну да ладно. Жизнь не стоит на месте. Ты, наверно, слышал, что в последнее время дела у Джима-Джима пошли в гору.

— Да, слышал.

— Он прямо как воскрес. Это ведь долгая история. Было время, я думал, он уже покойник. Выглядел он, как живой, но я готов был поклясться, что он мертв. Раньше у него в глазах было что-то такое, понимаешь, такой особенный блеск, так вот, этот блеск пропал. К счастью, мы с Хуаном хорошо о нем заботились, неделями возились с ним прямо-таки как папочка с мамочкой. Мы не давали ему скукситься, не давали угаснуть частичке воли, которая в нем еще оставалась. Мы говорили: «Ну, давай же, частичка, не пасуй, мы знаем, что ты еще здесь, у тебя получится!» И частичка воли победила, как храбрый маленький солдат. Сначала она была одна, потом их стало две, потом сотня, потом тысяча, а потом одним прекрасным утром Джим-Джим пришел к нам, — помнишь, Хуан? — и сказал: «Мы сделаем такой альбом, от которого стены будут дрожать». Помнишь, Хуан? Стены будут дрожать! И знаешь, что случилось?