Рю Мураками - Линии (Lignes)

Тосихико вдруг вспомнил, что у него кончились сигареты. Но он постеснялся своего идиотского наряда и не рискнул зайти в лавку в таком виде. «Ладно, попрошу Йосики», — решил он. Йосики была на три года старше, но слушалась его беспрекословно. Ей и предстояло пойти за «Хоуп». Автоматов и ларьков по пути почти не встречалось, а в тех, что были, продавались только легкие сигареты. «Нет, легкие — это дрянь. Не понимаю тех, кто курит такие. Я б им головы проломил этой хреновиной», — размышлял Тосихико, волоча за собой позвякивающую клюшку.

Йосики уже вернулась с работы. Она не стала снимать свое светло-голубое платье и сразу начала хлопотать на кухне, откуда потянуло смесью сахара и соевого масла. Скоро этот запах пропитал всю квартиру. Первый раз она ощутила такой запах два месяца назад в местной забегаловке.

Йосики работала медсестрой в больнице. На ее лице уже был налеплен пластырь, стягивавший края раны от клюшки номер два. Наконец входная дверь отворилась, и на пороге появился Тосихико. Страдая от нестерпимого запаха, он сразу бросился просить у Йосики прощения. Весь ее вид, пластырь на лице, да и сама кухня, которую Йосики старалась оживить цветами и дешевенькими картинками, вызывали у Тосихико жгучую жалость. Ему захотелось встать на колени.

— Все еще болит, да? Я действительно сделал мерзость! Я целый день места себе не нахожу… Ты знаешь, я даже хотел выбросить эту штуку на помойку… но потом подумал… и не стал. Даже не знаю почему… В гольф я не играю, но она такая классная… и к тому же стоит бешеных бабок. Да и, честно говоря, мне не хотелось, чтобы ее подобрали и увидели на ней твою кровь. Нет, не хочу! Ну прости меня, а? Это не просто слова, я же от всего сердца говорю… Если бы ты ушла совсем, я б не знал, что делать. Ты даже представить себе не можешь, как я обрадовался, когда увидел, что ты вернулась домой! Ты же знаешь, что я легко завожусь… Я уже говорил об этом, это все из-за матери, она была точно такой же… Ну я и запаниковал, когда понял, что ты мне дороже всех на свете и что ты можешь бросить меня. Если я о чем-нибудь подумаю, то так обычно и получается… поэтому я очень испугался. Без тебя я ничего не могу делать, я ничто, ничто! — умолял Тосихико, понимая, что совершил что-то непоправимое и что все это может плохо кончиться. — Я поступаю с другими так же, как поступала со мной мать! Нет, я действительно мерзавец! — воскликнул он и разразился слезами.

— Все в порядке, успокойся, ну успокойся же… Ну, все хорошо! — повторяла Йосики и гладила его по щекам…

Тосихико оставался настоящим ребенком. Мать родила его в шестнадцать лет. Она работала танцовщицей в одном из баров в Точиги, где ей приходилось набавлять себе еще два-три года. Сейчас ей было что-то около сорока… Человек, которого она называла отцом Тосихико, появлялся очень редко. Тосихико его почти не помнил, так как в ту пору только поступил в школу. Но однажды мать сильно разругалась из-за него со своими родителями, и визиты молодого человека после этого прекратились. Потом ее родители забрали мальчика к себе в Уцуномия. Мать приезжала очень редко, не чаще двух раз в год. В этом старом фамильном доме мальчику особенно запомнилось специальное приспособление из алюминиевых пластин для защиты от горячего масла при приготовлении оладьев тэмпура.

Мать Тосихико нрава была скорее кроткого и обладала поразительной красотой. Днем она продавала с лотка косметику, а вечером бежала в кабаре. При этом она не забывала про сына и покупала для него одежду и игрушки. Но время от времени она исчезала без предупреждения. Иногда она вскакивала, оставив на столе остывающую тарелку с рагу или рисом, и выбегала из дому. Она не писала, не звонила, не подавала ни единой весточки. Потом снова появлялась с охапками новых игрушек для Тосихико и подарками для родителей, просила прощения, плакала… Тосихико помнил все очень живо: раздражение и одновременно чувство облегчения, к которым примешивалось невыносимое ощущение потери. Он помнил, как сидел один и смотрел на остывающий ужин… Терзаемый противоречивыми чувствами, Тосихико в конце концов потерял значительную долю уверенности в себе и в своих силах. Все уже было решено, все было определено без него. Уходила ли его мать, возвращалась ли обратно — это ничего не меняло. И капельки горячего масла продолжали шипеть на алюминиевой крышке… Тосихико не мог найти сил переиначить себя, что-то изменить в своем характере, в своей манере речи. Это могла сделать только мама. Родственники наняли специального человека, чтобы следить за нею, когда она уехала в Токио, где устроилась на работу в оптовую компанию, но результатов слежки Тосихико не сообщали.