Мария Чепурина - Гечевара

– Нету других бланков, – заявил начальник, предваряя Лёшины вопросы.

Алексей сказал «Спасибо». После этого четыре человека в пиджаках втащили его на гору, где предупредили, что на той стороне могут пристрелить.

Двуколкин убедился, что затишье, что вокруг как будто никого, и медленно, с огромнейшим трудом сполз в тыл контрреволюции.

Он обернулся, помахал парням, чьи галстуки так романтично, революционно развевались на ветру, и двинулся вперёд, но тут же поскользнулся на дурацкой ручке «Паркер».

До места он добрался полшестого, весь измученный, неся на себе ещё больше синяков, чем было прежде. Слава богу, обошлось без огнестрельных ран. Но после баррикады клерков испытания пережить ещё пришлось. Почти добравшись, Двуколкин наткнулся на автомобиль, горящий посреди дороги. Верное чутьё и полное отсутствие живых людей вокруг подсказали, что с минуты на минуту всё рванёт. Алёша бросился бежать куда глаза глядят и спрятался в подъезде, где нашёл двух волосатых неформалов. Они с увлечением курили что-то из пластмассовой бутылки, на вопрос о том, что делают в тылу у контры, отвечая: «Нам всё пофиг». Тут машина, наконец, рванула, и на парочку посыпалось разбитое стекло. Алёша, по счастью, почти не порезался.

– Вы куда? – спросил охранник, как-то уже виденный Двуколкиным, когда тот, мокрый и измученный, ввалился в здание.

– В кассу, – сообщил Алёша, отдуваясь, удивлённый, почему не пропускают…

… и тотчас увидел, что в приёмной около охранника сидят, стоят и ходят человек, наверно, сорок.

– Я последняя! – сказала баба Маша. – А кассир опять обедает, мать…!

Алексей вздохнул, уселся прямо на пол и стал ждать своей зарплаты. Первой честно заработанной! Аванс он выписать забыл, поэтому за труд на ниве убирания подносов до сих пор не видел ни копейки. Деньги выдавали по десятым числам – в этот раз заветный день был воскресеньем, и его Алёша провалялся в забытьи. Конечно, думать о деньгах в такой момент, когда весь мир воюет за свободу, в том числе от них, было не очень… По дороге Алексей об этом много думал. Но, во-первых, речь опять же шла о первом в жизни разе. Во-вторых, собственное унижение, силы и время Двуколкин подарить Пинкову забесплатно не хотел как просто пролетарий. Ну, а в-третьих… жить, в конце концов, на что-то надо!

Лёша думал, что хотя бы честно заработанное жалование сможет получить легко, без издевательств. Но не тут-то было. Бык-охранник запускал наверх по одному, и несколько минут у каждого работника попросту уходило на подъём по лестнице и спуск с третьего этажа. В итоге свои жалкие три тысячи рублей Алёша получил лишь через полтора часа.

Когда он шёл обратно в общежитие, плакат на стенке одного из корпусов, написанный помадами и лаками, был полностью готов. Увы! Похоже, материалы мало подходили для работы живописца. Там, где в своей вечной и бескомпромиссной оппозиции сходились белый круг и красный клин, все краски растеклись, перемешались, породив нелепое пятно противного, как Барби, поросячье-розового цвета.

На другой день на работу Лёша не пошёл. Во-первых, всё болело, во-вторых, добраться до «Мак-Панка» стало делом не простым, а, в-третьих, всё равно все бастовали. Может быть, от этого злосчастного притона уже ничего и не осталось, разнесли на части? Одним словом, Алексей остался на своей кровати, снова отвоёванной. Когда во время Революции студенты первом делом взяли и торжественно изгнали коменданта, их общага вправду стала общей. Кое-кто из её жителей исчез, другие появились, хотя вроде их никто не приглашал, и в институте они вовсе даже не учились. Брали вещи – где придётся, чьи придётся и когда придётся, – ночевали где попало. На Алёшиной кровати спал какой-то тип, но он довольно мирно согласился возвратить её хозяину: мест, к счастью, в том числе и в коридоре, было много.

Алексей, конечно, сожалел, что должен проводить всё время Революции вот так, больным, разбитым, сидя дома. Но после вчерашней вылазки за бабками куда-либо идти ну просто совершенно не хотелось. И куда, по правде говоря? Бои были закончены. Весь город перешёл в руки восставших. Правда, активисты постоянно находили важные занятия: что-нибудь разбить, кого-нибудь порезать, где-нибудь подраться. Надо было жечь гламурные журналы, предварительно свалив газетный киоск на – бок, уничтожить дорогую мебель и «элитные» портьеры в магазинах, вылить «Кока-колу» в люк канализации… Алёша был бы рад заняться этим, но, увы, ужасно себя чувствовал. Во вторник он вышел из дома всего только раз и ненадолго – поискать еды. Хотя так вышло, что толпа случайно вовлекла его в весёлый суд над манекеном из витрины, разодетым в самые буржуйские наряды и радостно повешенным на дереве за длинную пластмассовую шею. Ну, и всё. В других делах Двуколкин не отметился.