Мария Чепурина - Гечевара

– Двуколкин, – сказал вождь. – Отныне никаких свидетельств наших взглядов. Никаких портретов на стенах и на футболках, прогрессивных книг и музыки. Возможно, завтра обыск. Пусть они найдут вот это, – он кивнул на стол с буржуйской пищей. – Мы шифруемся. Мы – стадо, мы как все. Порвём систему изнутри. Понятно?

– Но… э-э, – начал бормотать Алёша. – Если Революция задумана давно, то почему тогда…

Аркадий понял:

– Товарищ, это время нам диктует. Ситуация постмодерна. На фоне конформистской массы ложных антиглобалистов нам не нужно было выделяться. Современный дискурс оппозиции-спектакля предлагает новый архетип лояльности – послушный потребитель контркультуры. В то время как наиболее радикальное крыло осваивает формы традиционализма от толстовства до ислама, мимикрия под конформную прослойку хорошо усвоенных системой псевдолевых радикалов выступала самой эффективной. Но габитус мента диктует перемены. Мент не усечёт постмодернистской многослойности, игры. Но мы меняем стратегему, а не парадигму. Понял?

– Нет, – сказал Алёша.

– Чёрт возьми! Ну всё же просто! Позабудь, что было раньше, всё! Мы косим под буржуев! Мы и раньше это делали. Наш принцип – повторяю третий раз – бороться с капиталом его собственными методами, используя его же формы. Помнишь, тут про явку говорили? Наша явка знаешь, где была? В «Мак-Пинке». Есть такой фастфудовский притон. Ведь там нас, революционеров, точно уж искать никто не будет. А наш шифр строился на фразе из одной тупой рекламы. Ну, теперь ты понял?

У Алёши закружилась голова. Ему казалось (или, может быть, хотелось верить), что нет ни общаги, ни ребят, ни Революции, ни гнусного и глупого невольного предательства… Воздушный корабль уносил с потоками дождя Алёшу, бережно кружа и обволакивая. Вещь, содеянная им лишь несколько часов назад, слишком ужасна, чтобы тот мир, где она случилась, был реален…

– Ну, теперь ты понял?

– Да, – с трудом сказал Алёша.

Да, да, да! Он понял… лишь теперь!

В дверь снова постучали.

На столе картофельные палочки лежали в форме молота и серпа.

Все переглянулись. Что, так быстро?! Филя поперхнулся, недопев. Аркадий сунул «компромат» обратно под кровать. Артемий быстро раскидал картошку по столу. Глаза Евгения забегали, он нервно соскочил с кровати, начал озираться.

Новый стук.

Красавец застыдился своего испуга, снова сел, как будто говоря, что он готов погибнуть, если нужно.

– Кто там? – прошептал Аркадий.

Потом тоже застыдился и спросил второй раз, твёрдым голосом:

– Все дома! Что вам нужно?

– Открывашку! – прозвучало из-за двери.

На пороге стоял Саня.

– Вы чего закрылись, парни? – прогнусил он. А потом добавил: – Дайте открывашку…

Получив консервный нож, «гость» удалился.

– Уф, – сказал Аркадий, снова закрывая дверь и вынимая книги и портрет. – Нам нужно устранить всё это.

– Сжечь, – сказал Артемий.

– Да, сейчас! – ответил Виктор резко. – Самого тебя бы сжечь! Сожжёт он Мао, щас!

– Надо спрятать, – объявил Аркадий.

– В землю закопать.

– Фигня!

– В любом случае вынести из комнаты…

– И из общаги.

– В институт?

– Навряд ли.

– На работу…

– Негде.

– И у меня тоже.

– Так, товарищи! Подумайте! Кто может спрятать эти вещи на работе?

– Я, – сказал Алёша.

Он не просто мог – хотя пока не знал, где именно. О, нет, он был обязан! Должен, чтоб хоть на процент загладить ту свою вину, которую, конечно, полностью, наверно, не искупит никогда…

Никто и никогда не вздумает искать революционные улики в заведении быстрого питания. Никто и никогда, если уж ему всё же стукнет поискать их там, не станет проверять кабинет менеджера. И совсем исключено, что этот некто, совершенно невозможный, стал бы вдруг смотреть не просто кабинет указанного «чина», а то место, где работает ужасная Снежана – враг свободы и всего живого на земле.

Дождь стал тише, но не прекратился. Почему-то не горели фонари: Чубайс, вестимо. В десять вечера Алёша шёл на ощупь, то и дело попадая в лужи. Ноги промокли, ветер нашёл щели в Лёшиной одежде, дождь старался просочиться в тот ценнейший груз, который нёс двойной отступник. А внутри, в душе, было противно, страшно, стыдно, отвратительно.

Теперь Двуколкину казалось, что вся его логика поимки «сникерсовых террористов» была полным бредом. Каждая мысль, каждый поступок, связанный с «невидимой» запиской, явно представали Алексею бредом сумасшедшего. Да, он бы до такого не додумался, имея хоть одну извилину! Дурак, дурак, дурак!