Алексей Синиярв - Буги-вуги

— Где? — переспросил Лёлик.

— На Моховой дворик был такой знаменитый. По стадионам евтушенки выступали, а там андеграунд собирался. Помню, Лёня Губанов читал — девки в обморок падали. Святые какие-то стихи. Завораживающие. Как колокол в чистом поле. Я до сих пор ничего близко не встречал. Где вот парень сейчас? Спился поди. Или в желтом домике. Вот это поэт был. Мессия. Ах, какие стихи, — Маныч сжал кулак. — На Моховой меня и сняла одна. Эмансипэ в свитере до колен. Такой уж, помню, смешной свитер — как сеть рыбацкая. Титяхи наружу вываливаются. Утащила к себе в коммуналку на Арбате, выпили на брудершафт, а до дела дошло, я и вставить не успел — кончил. Как она разозлилась! Думал, убьёт. Ё-ё! «Сметану есть надо!» Почему сметану? До сих пор не пойму. А что я тогда? — пацан, этого дела не нюхал. Первый блин. Выпили с горя, разговорились. Закочумала она, я, глядишь, тоже перья расправил, и — всё путем, цимес. У нее восторг чувств, давай свою поэзию мне читать… Кто тогда только стишата не кропал. Если по правде сказать. На мертвой бумаге живые слова… Хотите я вам стихи почитаю? Настоящие.

— Ну-ка давай, ебанидзе.

— Лучше спой, слушай.

— Не, Артух, серьезно, почитай. Не слушай этих мудаков.

— Я что? против что ли? Я и говорю — мне, наоборот, интересно. Артуш, давай, конечно. Я в смысле — почитай.

— Какие времена были, — с сожалением сказал Маныч. — В газетах не прочитаешь.

— Не пуп чесать деревянной ложкой.

— Верно, Миша, говоришь. Вы, ребята, конечно, простите меня, я что-то совсем бухой, несу всякое. Но что т о лку если я вам про Натали Саррот или Алена Гинзбурга буду рассказывать? Какое вам дело до того, что разрушение формы может доходить до абсолюта? А? Вам же скучно будет. Про авангард мне… «Авангард». Ха-ха. А почему? Потому что вы живёте никак. Ни холодные, ни горячие — только выплюнуть. А у нас и в самом деле время было интересное. Живое. Настоящее. И жили интересно. Весело, дырбулщир, жили. А вы, я смотрю, даже веселиться и то не умеете. Неинтересно у вас. Скучные вы, как валяный сапог. Пойду-ка я, пожалуй.

— Артух, погоди, ебтыть, куда бухой-то? Да садись ты!

— Не-е-ет, чуваки, я вот не пойму: вы нормальные, нет? Вы же не музыканты. Не му-зы-кан-ты. Для вас музыка — всего лишь блям-блям. Я уж не говорю про… Про философию музыкальную, например. Что это не песенки. Музыка — это не песенки. Вы же не понимаете в этом ни… Какой там «хрен»! полногтя и того. Вы примитивных вещей, самых примитивных, самых дошкольных не понимаете, а про атональный джаз рассуждаете. Про размеры, четверти, — Маныч недоуменно развел руками. — Или я уже совсем зарос, что перестал въезжать? Знаете, что Шёнберг говорил? Впрочем… Елда с ним, сказал Максим. Хотя бы что такое гармония знаете? Ну-ка, скажи! Молчи. Молчи на хуй! Молчи немедленно!! Что ты скажешь?! Что ты рот открываешь, как беременная курица? Всё равно наврешь! Ты этого не можешь знать. Не! Да! Но! Вы знаете, как лабух с лабухом разговаривает? А? Вот пришли мы к чувихам. Сидим-сидим, — Маныч икнул, — облом нависает. Он мне говорит: «Бекар?» Я отвечаю: «Модерато». Всё!!! Что ты понял?! Ты ничего не понял. Чеши пуп деревянной ложкой. Поял? — набычился Маныч, по-блатному вывернув губу. — За «понял» сидел три года, поял? И ничего не поял. Поял?!

— Ты чего, Артух, обиделся что ли?

— Да ладно, — Маныч вяло махнул рукой. — Не надо сфорцандо [105] Сфорцандо (муз.) — выделение какой-то ноты, аккорда. . У вас дома чеснок есть?

— В доме может и есть, а мы не держим.

— Вот и зря. Ели бы чесночок, может и триппачок реже подхватывали. А я, грешным делом, люблю. Чеснок — дело пользительное. Иммунную систему тонизирует. Его, кстати, рабам в Древнем Египте, на строительстве пирамид, в обязательном порядке давали. Чтобы не теряли работоспособность. — Маныч помолчал, массируя шею. — Вот вы скажите… Ну не могу я понять и всё тут: зачем вы этим занимаетесь? Так просто? от нехуй делать? Я ведь на музыку всю жизнь положил. Всю. От и до. Можно мне? имею я какое-никакое мало-мальское право — узнать?.. Если хотите на откровенность, я и про себя могу. Не заржавеет. Для меня просто — болезнь. Больной я. Хронь. Я не могу уже. Уже не уйти от этого. Себя не перекарежишь. Как говорится, можно сменить рожу, но не душу. Во все дела эти будешь влезать, во всякое разное, лишь бы подудеть. И завязать — не получается! До смешного! Жениться-разводиться можно, пить, бабки какие-то дурные заколачивать, а однажды — раз! — всё. Сам не понимаешь, что уже влип. В это самое. И не музыка это абсолютно, по шкловскому счету, абсолютно не музыка, но… Ведь знаешь, что не надо тебе этого! Что только хуже потом будет! Но не можешь через флажки. Наркота, зараза! Как заяц под фарами: сумеешь прыгнуть в сторону — получи сладкую конфету, а не сумеешь — кайки. Так до седого волоса и будешь себя в грудя колотить. А это, мужички, печально. Печально это. Старость не проходит, — сморщил Маныч лоб. — Для того чтоб одному вылезти, надобно дабы тыщщи этим занимались. Удобряли перегноем. Чтоб культурный навоз образовался. Вообще, лучше поэта не скажешь: лишь то дело крепко под которым кровушка струится. Я б, умница, добавил: под которым кровь, пот и слезы рекой, речищей самой что ни на есть текут. Любое хорошее дельце на костях покоится… Должна коса покосить. Чтоб росло погуще. Но даже если блад, свит энд тиерз, и пахарь ты, и талант, а без случая — хер те, милка, в нос. Случай нужен. Удача. Всё вроде б… А случай не вывернулся. Или проглядел ты его, проспал такую малину. Не встал на цыпочки. Бывает, да? Бывает. В другой уровень перескочить — всё равно, что в параллельный мир. Один шанс из тысячи. А по сути? Ничего ведь там, ети в разъети, хорошего. Работа не самая легкая. Отнюдь. И деньги не самые легкие. Музыка — это жестокая вещь. Очень жестокая. Она сама по себе труд. Жёсткая и жестокая. Зависть, склоки, тщеславие сукой сосёт. Народец вокруг говнистый. Неискренний. Шобла-ёбла. Уроды моральные да алкошня. Хари какие-то. Фальшивые. И портит это тебя, и платишь за это, не осознавая, всей жизнью быть может. Не медной копейкой платишь, серебряным рублем. И депрессуха раз за разом, и ругань с эгоистами со своими… И не получается, что хочешь, что задумываешь… Другой мир: и всё такое же, внешне, и абсолютно всё другое. И сам ты другой, монголоид какой-то. Мутант. Дерьма, понятно, по уши; друзей — раз-два, а то и совсем нет, тебя от них занесло-отвернуло, а потом и они от тебя; тех, кто ждут, чтоб ты обосрался — на руках и ногах не пересчитаешь. Мир сволоты и подонков, который всё под себя перемалывает. А ведь трещат, зеленые, но лезут. На хрена, я вот спрашиваю? Да не знают они… Просто себе не представляют. Мишура-то блестит… Дуализм-дебилизм жизни… Зато я стольких знаю, кто на музыке хребет сломал — ужас! Такие вертилы были, так лабали, а где теперь? Кто в самодеятельности руководит, кто вино жрет. Кто как. А кто в бане, из бочки пиво наливает. По сути — неблагодарный труд.