Мишель Уэльбек - Карта и территория (La carte et le territoire)

Он позвонил Францу в тот же вечер – рассказать о случившемся и сообщить о своем решении выставить «Мишеля Уэльбека, писателя» на продажу.

* Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Перевод с немецкого Добронравова И. и Лахути Д.; Общ. ред. и предисл. Асмуса В. Ф. – M.: Наука, 1958 (2009).

Войдя в кафе «У Клода» на улице Шато-де-Рантье, он почувствовал с бесспорной очевидностью, что переступает порог этого заведения в последний раз; он также понял, что это их последняя встреча. Франц сидел сгорбившись за их привычным столиком перед бокалом красного вина. Он постарел, словно придавленный грузом тяжких забот. Конечно, он заработал много денег, но, видимо, говорил себе, что, подожди он пару лет, заработал бы в десять раз больше; наверное, он уже разместил свой капитал, а это вечный источник головной боли. Кроме того, судя по всему, он с трудом переносил новый статус богача, как и большинство выходцев из бедных слоев: богатство делает счастливым только тех, кто всегда жил в относительном достатке и был готов к этому с детства; когда же оно сваливается на человека, которому пришлось нелегко в начале пути, то в первую очередь он испытывает – ему иногда удается подавить на время это чувство, пока в конце концов оно не возвращается с новой силой, чтобы накрыть его уже с головой, – просто-напросто страх. Джед же, родившись в состоятельной семье, очень быстро добился успеха и с легким сердцем смирился с тем, что у него на текущем счету очутилось четырнадцать миллионов евро. Его даже не особенно доставал банкир. После нынешнего финансового кризиса, который оказался еще хлеще, чем в 2008 году, и привел к разорению Credit Suisse и Royal Bank of Scotland, не говоря уже о ряде других менее крупных учреждений, банкиры сидели тихо, и это еще слабо сказано. Само собой, у них неизменно был наготове привычный набор для запудривания мозгов, вколоченный им за годы учебы; но стоило им втолковать, что никакие вклады его не интересуют, как они, покорно вздохнув, отступались, безропотно убирали на место предусмотрительно заготовленную тоненькую папочку и чуть ли прощения не просили; лишь жалкие остатки профессиональной гордости не позволяли им предложить ему открыть сберегательный счет под 0,45% годовых. Вообще, наступил довольно странный с идеологической точки зрения период: с одной стороны, все без исключения жители Западной Европы, похоже, считали, что капитализм на последнем издыхании, самом последнем, и буквально дышит на ладан, с другой – ультралевым партиям не удавалось соблазнить никого, кроме своей всегдашней клиентуры, всяких там злобных мазохистов. Словно пелена пепла обволокла умы.

Они посвятили несколько минут обсуждению ситуации на арт-рынке, если вдуматься, довольно параноидальной. Многие эксперты полагали, что период лихорадочной активности сменится затишьем и рынок будет медленно и плавно расти в нормальном ритме; некоторые даже предсказывали, что вложения в искусство станут этакой тихой гаванью для инвесторов; они ошиблись. «Тихим гаваням пришел конец» – так недавно Financial Times озаглавила редакционную статью; сделки в области искусства стали еще более нервными, сумбурными и лихорадочными, котировки росли и падали в мгновенье ока, и ArtPrice приходилось составлять новый рейтинг каждую неделю. Они выпили еще по бокалу и еще. – Я могу найти покупателя, – наконец выдавил из себя Франц. – Не сразу, ясное дело. При твоем уровне цен не всякий готов…

Джед, собственно, никуда не спешил. Разговор увял и вскоре вовсе иссяк. Они огорченно смотрели друг на друга. «Мы столько вместе пережили…» – хотел было сказать Джед, сделав последний рывок, но голос его угас до того, как он дотянул до конца фразы. Когда он встал, собираясь уйти, Франц сказал:

– Ты заметил… Я не спросил тебя, чем ты сейчас занят.

– Я заметил.

Если честно, то он, мягко говоря, бил баклуши. И так устал от безделья, что несколько недель назад начал разговаривать с нагревателем. Но ужас состоял в том – он осознал это позавчера, – что теперь он ждал, что нагреватель ему ответит. И как в воду глядел, аппарат издавал все более и более разнообразные звуки: постанывал, храпел, резко пощелкивал и шипел, варьируя тональность и уровень громкости; казалось, он вот-вот заговорит человеческим голосом. В сущности, он был самым старым его товарищем.

Полгода спустя Джед решил переехать в старый бабушкин дом в Крезе. При этом он мучительно сознавал, что в точности повторяет путь Уэльбека, который тот прошел несколько лет назад. Для собственного спокойствия он неустанно твердил себе, что между ними нет ничего общего. Во-первых, Уэльбек перебрался в Луаре из Ирландии, то есть настоящий переломный момент произошел у него гораздо раньше, когда, покинув Париж, средоточие его писательской деятельности и дружеских отношений – так, во всяком случае, можно предположить, – поселился в Ирландии. Разрыв, на который отважился сейчас Джед, покидая социальный центр своей художественной деятельности, был того же порядка. По правде говоря, он уже его осуществил. В первые месяцы после того, как он проснулся знаменитым, Джед соглашался на участие в бьеннале, ходил на вернисажи и раздавал направо и налево бесчисленные интервью – один раз даже прочел лекцию, но она не оставила следа в его памяти. Потом он сбавил обороты, перестал отвечать на приглашения и электронные письма и за каких-нибудь два года погрузился в гнетущее депрессивное одиночество, впрочем, по его мнению, необходимое и очень насыщенное, сродни буддийскому небытию, «насыщенному бесчисленными возможностями». Но пока что это небытие порождало одно только небытие, поэтому Джед и сменил место жительства в надежде вновь обрести тот странный импульс, который подвиг его в прошлом на то, чтобы добавить новые, так называемые художественные, объекты в ряд несчетных природных объектов и артефактов, уже присутствующих в мире. В отличие от Уэльбека, он не отправлялся на поиски утраченного гипотетического детства. Ведь его детство прошло не в Крезе, он лишь иногда приезжал туда на летние каникулы, от которых у него не осталось никаких внятных воспоминаний, разве что ощущение смутного первобытного счастья.