Мишель Уэльбек - Карта и территория (La carte et le territoire)

Вернувшись в комиссариат, Бреш немедленно пробил их находки по картотеке TREIMA. Ле Герн оказался прав на все сто. Пластинаты хирург приобрел, судя по всему, вполне легально, а вот эскиз Бэкона был украден лет десять назад из музея Чикаго. Самих похитителей арестовали несколько лет спустя, но они наотрез отказались сдавать покупателей, что было большой редкостью в этой среде. Рисунок среднего формата достался Петиссо в то время, когда цены на Бэкона слегка упали, и он, видимо, заплатил за него половину рыночной стоимости – обычная практика; для человека его уровня доходов это была трата значительная, но, в общем, подъемная. Зато Бардеш пришел в ужас, узнав, как взлетели сейчас цены на Джеда Мартена; даже за полцены хирург никогда бы не смог позволить себе такую покупку.

Он позвонил в Управление по борьбе с незаконным оборотом предметов искусства, где все страшно засуетились: речь шла об их самом крупном деле за последние пять лет. Цены на Мартена росли с головокружительной быстротой, и все ожидали, что картина вот-вот всплывет на рынке, но не тут-то было; они, надо сказать, пребывали в некотором недоумении.

Еще одно очко в пользу Ле Браузека, признал Бардеш: он отбыл с чемоданчиком насекомых на сто тысяч евро и «порше», наверняка не дороже, не прихватив картину стоимостью в двенадцать миллионов. Все указывало на панику, спонтанность, случайное преступление, и хорошему адвокату не составит труда обратить это в пользу обвиняемого, даже если наш искатель приключений скорее всего понятия не имел о сокровище, находившемся у него под рукой.

Через четверть часа директор управления позвонил Бардешу лично и, горячо поздравив его, дал рабочий и мобильный телефоны майора Фербера из уголовного розыска, ведущего следствие по этому делу.

Он тут же набрал своего коллегу. Было уже девять вечера, но Бардеш застал его на месте, он как раз собирался уходить. Фербер тоже вздохнул с явным облегчением, услышав новость, а то он уже склонялся к мысли, что они никогда ничего не узнают, а нераскрытое дело саднит как старая рана, полушутя добавил майор, и все время напоминает о себе, ну, Бардеш-то понимает, о чем речь.

Да, Бардеш понимал; обещав завтра же послать ему краткий отчет, он повесил трубку.

На следующий день перед обеденным перерывом Фербер получил по мейлу описание обнаруженных в Ницце предметов искусства. Клиника доктора Петиссо, отметил он мимоходом, была в числе тех, кто отозвался на их запрос; признав, что у них есть лазерный скальпель, они заверили, что аппарат находится на своем месте. Фербер даже нашел их ответ: его подписал лично Петиссо. Мог бы, попенял себе Фербер, удивиться тогда, что клиника, специализирующаяся на реконструктивной и пластической хирургии, имеет оборудование, предназначенное для ампутаций; правда, в названии клиники ничто не указывало на ее специализацию; кроме того, они получили сотни ответов. Нет, заключил он, им совершенно не в чем себя упрекнуть. Прежде чем позвонить Жаслену в Бретань, он на несколько секунд задержался взглядом на физиономиях убийц. У Ле Браузека был вид очередной бессовестной скотины, хотя и не особо жестокой. С такого рода заурядными преступниками он сталкивался ежедневно. А вот Петиссо поразил его: в объектив, демонстрируя уверенность в себе и полное отсутствие комплексов, улыбался довольно красивый мужчина с великолепным и, видимо, постоянным загаром. Одним словом, он вполне соответствовал образу каннского пластического хирурга, проживающего на авеню Калифорнии. Бардеш был прав: такого рода субъекты время от времени попадались в сети, но не уголовного розыска, а полиции нравов. Человечество производит иногда странное впечатление, думал он, набирая номер, но, как правило, странное и мерзкое, а не странное и прекрасное. И тем не менее он был умиротворен и безмятежен и знал, что и Жаслен, узнав новости, почувствует то же самое и сможет наконец по-настоящему пожить в свое удовольствие на пенсии. Пусть косвенным и нестандартным путем, но виновный понес наказание; равновесие восстановлено. Рана может теперь зарубцеваться.

Уэльбек оставил в завещании как нельзя более точные распоряжения: в случае, если он умрет раньше Джеда Мартена, картину следовало вернуть автору. Фербер сразу дозвонился до Джеда: он был дома; нет, он его не побеспокоил. Ну разве что совсем немного, поскольку он смотрел сборник «Утиных историй» по Disney Channel, но зачем вдаваться в подробности.

Портрет, замешанный уже в двух убийствах, прибыл к Джеду без всяких особых предосторожностей, в обыкновенном полицейском фургоне. Он поставил его на мольберт посреди комнаты и вернулся к своим занятиям, которые в тот момент были самыми что ни на есть прозаическими: он чистил насадочные линзы и убирал в комнате. Мозг у него функционировал в замедленном режиме, и лишь через несколько дней он осознал, что картина давит на него, в ее присутствии ему становилось ужасно не по себе. Дело не только в том, что от нее словно веяло кровью, как веет кровью от некоторых знаменитых драгоценностей и вообще от предметов, вокруг которых в прошлом кипели страсти; нет, его тревожил прежде всего экспрессивный, пронизывающий взгляд Уэльбека, который теперь, когда его нет в живых, – а Джед сам видел, как посреди кладбища Монпарнас комья земли один за другим разбивались о крышку его гроба, – казался противоестественным и неуместным. Правда, портрет как таковой, глаза б на него не смотрели, явно удался, ощущение жизненной силы, исходившей от писателя, было поразительным, чего уж тут скромничать. Что же касается его стоимости в двенадцать миллионов евро, то Джед всегда отказывался давать комментарии по этому поводу, но как-то раз сорвался – в беседе с особо приставучим журналистом: «Не надо искать смысл там, где его нет», перефразировав тем самым, не вполне отдавая себе в этом отчет, заключительные слова «Трактата» Витгенштейна: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать»*.