Феликс Аксельруд - Испанский сон

Сейчас, подумала она, вспоминая, Он скажет про комплекс полноценности, который должен развиться у меня. О том, что я должна как бы презирать их, обонятельных психопатов.

— Скажи, — внезапно спросил Господин, — а ты вообще человек?

Хорошо, подумалось ей, что Он не сказал про психопатов. Это закономерно, что история повторяется; но нехорошо, когда так уж в точности. Должна быть какая-то недосказанность, разве нет? Но Он задал странный вопрос… Что-то Ему не понравилось?

— То есть?..

— Ну… ты случайно не пришелец из космоса?

— А-а, — она улыбнулась, — теперь поняла…

— Ты очень необычная.

— Да, — виновато подтвердила она, — дело в том, что я родилась в деревне… и вообще почти всю жизнь там прожила… Наверно, по столичным понятиям я веду себя очень глупо…

— Не морочь Мне голову. В каких это деревнях так себя ведут?

Есть такая деревня, подумала она.

— Есть такая деревня…

— Интересно, — сказал Господин. — А как называется?

Простой Его вопрос поставил Марину в тупик. Она никогда не задумывалась над этим.

— Да, собственно, никак, — ответила она; — раньше считалась колхозом «Путь Ильича», а как колхоз развалился, так и названия не стало.

Она подумала и добавила:

— В принципе, это вообще не населенный пункт; просто часть волости под названием Великие Починки.

— Волости?

— Ну, поселка…

— Ладно. — Господин откусил еще огурчика. — Расскажи, однако, хоть что-нибудь о себе. Ты тут… вполне освоилась, как Я погляжу… а ведь Я ровным счетом ничего о тебе не знаю.

— Я медсестра, — сказала Марина. — Работаю медсестрой, сутки через трое.

— Замечательно, — сказал Он одобрительно. — Основная работа, да?

— Ага, по трудовой.

— Хм. Не устаешь от такого совмещения?

— Нет, я выносливая.

— М-да.

Он еще похрустел.

— Насколько Я понимаю, ты не замужем?

— Правильно.

— Детей нет?

— Нет.

— Ну да, ты же совсем молоденькая.

— Не совсем.

— Не совсем — это сколько?

— Двадцать два уже.

— О да, — сочувственно сказал Господин. — Я-то думал… А двадцать два — это возраст.

Она хихикнула. Они проболтали еще пару минут — все в том же обыденном тоне, все о такой же малозначащей ерунде. Они ни разу не коснулись друг друга, не сделали чувственного жеста, не допустили в разговоре двусмысленности. Сладкие слова, придыхания и паузы, нежные поцелуи противоречили складывающимся отношениям. И наоборот: она уже не называла его Господином; она явно избегала и «ты», и «вы»… такой разговор был уже чересчур прост для этого.

И хорошо. Потому что ни один из них не знал, что за дверью, примерно так же, как Марина накануне, с некоторого момента — к счастью, уже вполне невинного — притаилась Госпожа, которая, поднимаясь по лестнице, вдруг услышала доносящиеся из спальни голоса. Потом Марина взяла подносик с опустевшей чашкой и понесла его на кухню, оставив Господина одного. За полминуты до этого, предугадав конец разговора, Госпожа отступила от двери, неслышно спустилась по лестнице и улетучилась, исчезла из дома — так же незаметно, как и пришла.

Через пару дней, изучая устройство домашних бумаг *овых, Марина нашла пакет с фотографиями Господина, предназначенными для паспортов или чего-то подобного. Одну из них, самую симпатичную, она вынесла из дома и отдала в фотоателье. На следующий день она вернула фотографию на место; у нее теперь была маленькая копия этой фотографии.

Она раскрыла принадлежащий ей золотой кулон и посмотрела на фотопортрет человека, умершего теперь для нее. Зацепив булавкой краешек плотной бумаги, она извлекла портрет из овального углубления и приложила его к фотографии Господина. Маникюрными ножничками она аккуратно вырезала один портрет по размерам другого. Старый портрет она бросила в полиэтиленовый мешок, куда собирала мусор, а на освободившееся в кулоне пространство поместила изображение Господина — да прижала Его пальцем как следует, чтоб держался покрепче.

Теперь ей было хорошо как никогда. Она вновь обрела дом и Господина; она умела вести себя с Госпожой и не предвидела здесь проблем; вдобавок Господин ее молод и здоров, и больше ей решительно ничего не нужно. Так сказала она себе тем утром, когда впервые шла на Большой Афанасьевский как к себе домой, и сразу же переспросила себя: разве такое бывает?

Идя по тихому осеннему переулку, она попробовала забежать мыслью в будущее — далекое, настоящее, на много лет вперед, — и с удивлением поняла, что она, в сущности, никогда прежде не делала этого. Всегда ее фантазия цеплялась за какие-то колышки — конкретные события, конкретные планы, конкретные даты.