Феликс Аксельруд - Испанский сон

«Я, — говорю, — буду письма писать».

«Пиши, — говорит мне ее мама, — письма дело хорошее». — И вздохнула, грустно так, будто вспомнила из своей жизни что-то похожее — я даже чуть опять не заревел.

«Все, — говорю, — пошел. Прощай, подруга».

«Мамочка, — спрашивает тут Оля этаким невинным голоском, — можно мне Васю поцеловать на прощанье?»

«А ты его любишь?» — спрашивает ее мама. В другое бы время я подумал — провокаторша, а так это был серьезный какой-то разговор. И веришь, Оля моя нисколечко даже не задумалась, не застеснялась.

«Конечно, люблю», — говорит, и опять слезки на глазах появляются.

«Ну, тогда поцелуй».

Оля меня — чмок в щечку! Я рожу скривил и говорю:

«Разве так целуются на прощанье?»

«А как?»

«Надо в губы».

Она опять покраснела и на маму косится.

«Что ж, — говорит мама, хорошая женщина. — Вася прав; на прощанье целуются в губы».

«Тогда, — говорит Оля, — ты, мама, отвернись».

Мама отвернулась, и мы с Олей поцеловались. Быстро, конечно, но крепко, взасос, как положено.

И расстались. Разошлись, как в море корабли.

Вот так, Мариша, состоялась моя первая и последняя в жизни любовь. Потому что потом все было хуже. Ни одна из тех, что я встречал в других городах, Оле и в подметки не годилась. Ну, конечно, еще какое-то время — письма… но что письма! Я как начну письмо, так сразу вспомню об ее писечке… пишу какую-то х--ню про учебу, и слезы капают на листок…

При своих последних словах Этот заплакал, и Марина испытала к нему что-то похожее на сочувствие.

— Эй, — сказала она, — перестань. Бывает и хуже.

Он поднял на нее тоскливый, измученный взгляд.

— Я знаю, что я плохой… но это же не просто так… Плохие тоже люди… и не с кем поделиться… душу раскрыть… а так иногда хочется…

— Я понимаю тебя, — сказала она.

— Понимаешь — что? Как плохо, когда некому душу раскрыть, или…

— Полностью понимаю.

Его взгляд наполнился благодарностью.

— Я так и знал… сразу подумал, что ты поймешь…

Она усмехнулась.

— Сейчас врешь.

— Да… вру… Ну, не сразу… постепенно…

Марина встала, заперла дверь, подсела к Этому и расстегнула его штаны. Он вздрогнул и обмер. Она проникла сквозь его одежды, нащупала Царя и слегка сжала Его в своей ладони. Царь был забитый, жалкий, испуганный.

Он нерешительно коснулся ее запястья. Пополз пальцами вверх, к локтю. Потянулся к ней обеими руками.

— Этого не надо, — строго сказала она.

Он отдернул свою руку и кивнул, как маленький мальчик, в то время как ее рука оставалась где была.

— Продолжай.

— Что продолжать?

— Продолжай рассказывать.

— Я… так не могу…

— Можешь.

— Да… могу…

— Запомни, — внушительно сказала она, — с тобой ничего не произошло сегодня. Ничего страшного, ничего особенного. Просто ты узнал кое-что новенькое. Чего раньше не знал. Твой… — она запнулась, — твой пенис в полном порядке. Вот смотри…

Она вызвала змея — запросто, шутя, как сотни раз с Отцом и с Корнеем.

— Да. — Этот задышал тяжело.

— А теперь…

Она прогнала змея прочь.

— Ты не минетчица. — Он посмотрел на нее со смесью восхищения и страха. — С ума сойти… Как это у тебя получается?

— Читай Фрейда, дружок.

— У него ничего такого…

— Ну, я пошутила. Будешь рассказывать?

— Как скажешь.

— Скажу: да.

— Тогда слушай.

В общем, расстался я с девочкой Олей, любовью своей, и настала черная полоса моей жизни. Сны и так-то были те еще, а когда поллюции начались… просто Боже упаси… Возникла ненависть к людям, а к бабам в особенности. Всю школу проонанировал, до последнего года… слушал рассказы других, а потом шел домой, да побыстрее, чтобы не растерять фантазий — и на диван… Потом выйду на улицу, иду и смотрю на женщин, презрительно так, и воображаю, какая п--да у какой.

Таким-то образом, классе в седьмом, лишился невинности. Одна как-то раз этот мой взгляд выловила и угадала. Ей, видно, уж слишком было невтерпеж, она прекрасно видела, что я просто озабоченный подросток, ни больше ни меньше, и ни денег у меня, ни сексуального опыта. Богодулка какая-то. Еще не до конца спившаяся, но почти. «Тебя как зовут, парень?» — спрашивает. Я говорю: «Вася». — «Пошли, — говорит, — Вася, выпьем». Ну, и пошли.

Я помню тот акт. У меня от него осталось двойное чувство. С одной стороны, она была противная, грязная ужасно, воняла вся, и это как бы обламывало. С другой стороны, она была настоящая, не то что мои фантазии на диване, и это возбуждало ужасно. Так я и ушел от нее, непонятно — довольный, нет… Больше не виделись.