— Нас этому учат на уроках, нам это вбивают в головы…
Пьер произносил эти фразы, сам спрашивая у себя, из его ли рта вылетали столь ладно скроенные на скорую руку сентенции и из его ли глотки вырывались эти звуки, произносимые твердым, уверенным, звонким голосом. Он ловко изворачивался, отвечая на вопросы то директрисы, то преподавательницы французского, то выказывая подчеркнутую деликатность и сверхпорядочность, то демонстрируя изысканную язвительность, то проявляя высокомерную снисходительность по отношению к своим менее одаренным одноклассникам; казалось, ему не составляло никакого труда заговаривать зубы этим дамам.
— Сочинение? Ах да, сочинение… Ну, это так, ерунда, сляпанная наспех халтурка для того, чтобы выручить товарища… Возмещение морального ущерба? Да это просто шутка, розыгрыш!
Делал ли он за других учеников домашние задания по математике, физике и химии? Делал, ну и что в том дурного? Он ведь делал их для друзей, ему легко даются эти дисциплины, он любит делиться своими знаниями. Назвать имена? Какие имена? Они все в этом замешаны, все повязаны, у них это называется «Система Д», что значит «дружеская взаимопомощь». Говорите, что это против правил? Ну, если говорить о правилах, то отец как-то сказал, что в лицее имени Галилея по многим пунктам нарушены правила противопожарной безопасности…
— Сейчас мы не будем залезать в такие дебри, Пьер. Лучше спокойно и честно отвечай на вопросы. Были ли в лицее другие случаи, когда тебя принуждали к каким-либо действиям силой? Не становился ли ты жертвой насилия?
— Да никто меня ни к чему не принуждал, не было никакого насилия, и к тому же я не называю выполнение заданий за других насилием, я называю это свободным товарообменом. Видите ли, у меня есть коммерческая жилка, это у нас семейное!
Пьер увидел, как сидевшие напротив него через стол Лора Мейер и Длинноносая переглянулись, и почувствовал, как в воздухе запахло опасностью. «Да это же похоже на настоящее судилище!» — с ужасом подумал он. Они же смотрят на него как голодные собаки. «Если бы я осмелился, я бы залаял». Он ощущал себя в ловушке, он был приговорен к тому, чтобы давать ответы на дурацкие вопросы, описывать факты, уточнять детали, его принуждали называть имена «заправил», которые на деле рисковали только тем, что им дадут по рукам, мало того, его принуждали давать объяснения, это его-то, того, кого всегда лишали права на объяснения… его заставляли публично каяться…
У Пьера разболелась голова, ему казалось, что даже стены в библиотеке покосились, перед глазами все плыло…
Похоже, он в тот момент не услышал вопроса Лоры, и та была вынуждена его повторить, значительно повысив голос.
— А что это за история с рюкзачком?
— С каким рюкзачком?
— С тем самым, о котором идет речь в твоем сочинении. Ведь в своем сочинении ты рассказываешь о своих воспоминаниях детства, и там фигурирует некий рюкзачок, не так ли?
— Ну и что с того?
Она покраснела, задетая резкостью его тона. И Пьер меньше чем за пять минут превратил в своего противника, во врага женщину, которую он втайне любил вот уже на протяжении долгих месяцев и к которой он надеялся приблизиться когда-нибудь позже, когда он вырастет и проклятые тринадцать лет останутся далеко позади; он надеялся, что когда-нибудь он сможет заключить ее в свои объятия…
— Ну так что же с этим рюкзачком? — настойчиво повторила она, и он почувствовал, что ее взгляд обволакивает его, как вода, и он в нем скоро утонет. Она, эта шлюха, пыталась заставить его заговорить, она пыталась им управлять, манипулировать. От осознания этого у него по коже побежали мурашки.
— Не знаю я ничего ни о каком рюкзачке, — сказал он с досадой и раздражением, обводя взглядом книжные полки у нее над головой. — Так, пришло что-то в голову, вот я и написал…
Ночью он писал одну фразу: «Я люблю Лору» и исписал ею множество страниц, вероятно, он написал эту фразу столько раз, сколько раз стукнуло в груди его сердце, и он пришел на это заседание совета с чувством любви к ней, пришел, чтобы оказаться в ловушке. Он решил, что она его предала, и потому разрушил свою мечту. Он не мог больше ее на дух переносить! Он не мог ей простить этой почти семейной и в то же время очень напряженной атмосферы, что воцарилась в библиотеке, не мог простить ее тяжелого, все понимающего взгляда, этих обвинений, сыпавшихся по ее милости на него отовсюду, ведь сейчас, казалось, даже книги, запертые в высоких шкафах, укоризненно глядели на него и обвиняли в обмане.
Читать дальше
