Чак Паланик - Удушье

Как будто что-то бывает случайно.

В странствиях ничего не бывает случайно.

Может статься, где-то в поезде, между домом и работой, вы откроете дверь туалета — и обнаружите там брюнетку, волосы у неё заколоты, и только длинные серёжки дрожат вдоль её белой шеи, а она просто сидит внутри, свалив на пол нижнюю половину шмоток. Её блузка распахнута, а под ней ничего, кроме её рук, обхвативших груди: её ногти, губы и соски одного и того же оттенка, среднего между красным и коричневым. Ноги у неё такие же гладкие, как шея, — гладкие, как машина, на которой можно нестись со скоростью двести миль в час; а волосы её повсюду того же тёмного цвета, и она облизывает губы.

Вы захлопываете дверь со словами:

— Извиняюсь.

А она отзывается откуда-то из глубины:

— Не надо.

И по-прежнему не запирает дверь. Маленький значок по-прежнему гласит:

«Свободно».

Получалось так, что я летал туда-обратно с Восточного побережья в Лос-Анджелес, пока ещё был в государственной программе подготовки врачей. Во время каникул между семестрами. Шесть раз я открывал дверь, а за ней оказывалась всё та же рыжеволосая любительница йоги, обнажённая снизу до пояса, подтянувшая и скрестившая ноги на сиденье унитаза, полирующая ногти фосфорной полоской коробка спичек, словно пытаясь высечь из себя огонь, одетая в одну только шёлковую блузку, узлом завязанную на груди, — и все шесть раз она смотрит вниз на розовую веснушчатую себя, обрамлённую оранжевым дорожным ковриком, потом её глаза цветом в точности как олово медленно поднимаются на меня, — и каждый раз она заявляет:

— Если не возражаешь, — говорит. — Здесь я.

Все шесть раз захлопываю дверь у неё под носом.

Всё, что могу придумать сказать в ответ:

— Ты что, английского не знаешь?

Все шесть раз.

Всё происходит меньше чем за минуту. На раздумья времени нет.

Но случается такое всё чаще и чаще.

В каком-то другом перелёте, может быть, на авиамаршруте между Лос-Анджелесом и Сиэтлом, вы откроете дверь, за которой окажется пляжный блондин, обхвативший парой загорелых рук большой фиолетовый поршень у себя между ног: мистер Клёвый отбрасывает с глаз спутанные волосы, направляет свой поршень, стиснутый и влажно блестящий внутри гладкой резинки, — направляет его прямо на тебя и предлагает:

— Эй, чувак, присоединяйся…

Доходит до того, что каждый раз ты идёшь в сортир, и маленький значок гласит «свободно», — а внутри обязательно кто-то есть.

Ещё одна женщина, погружённая в себя по две костяшки.

Очередной мужчина, у которого между большим и указательным пальцем танцуют его четыре дюйма, навострившиеся и готовые выбросить маленьких белых солдатиков.

Начинаешь раздумывать — что они такое подразумевают под «свободно».

Даже в пустом сортире тебя встречает запах спермицидного мыла. Бумажные салфетки постоянно израсходованы до единой. Замечаешь отпечаток босой ступни на зеркале в туалете, на высоте шесть футов от пола, у верхнего края зеркала, — маленький изогнутый отпечаток женской ступни, пять круглых пятнышек от её пальцев; и думаешь — что здесь случилось?

Как в случае закодированных публичных объявлений, вальса «Дунайские волны» и сестры Фламинго, недоумеваешь — что происходит?

Думаешь — почему не сообщили нам?

Примечаешь след помады на стене, почти возле пола, и можно только гадать, что здесь творилось. Тут же засохшие белые полоски с момента последнего спускания, когда чей-то поршень выбросил белых солдатиков на пластиковый простенок.

В некоторых рейсах стены окажутся всё ещё влажными наощупь, зеркало — запотевшим. Водосток раковины забит наглухо, засорён всеми оттенками коротких вьющихся волосин. На туалетной полочке, которая возле раковины, — ровная окружность от геля, контрацептивного геля и смазки, на том месте, куда кто-то клал противозачаточную диафрагму. В некоторых рейсах там две или три безупречные окружности разных радиусов.

Всё это внутренние обычаи длинных перелётов, через Тихий океан или через полюс. Прямые рейсы из Лос-Анджелеса в Париж. Или откуда угодно в Сидней.

В моём лос-анджелесском перелёте номер семь, рыженькая любительница йоги хватает свою юбку с пола и торопится выйти за мной наружу. Ещё застёгивая змейку сзади, преследует меня всю дорогу до моего сиденья и усаживается возле меня со словами:

— Если твоей целью было задеть мои чувства, то можешь давать уроки.

Причёска у неё — блестящая, в стиле мыльной оперы, а блузка её уже застёгнута спереди круто выгнутым изгибом со всеми делами, заколота большой драгоценной брошью.