Чак Паланик - Удушье

Щёлкаю управлением интеркома туда-сюда по шкале, пока не слышу их на шестом номере.

— Если бы только у меня хватало смелости не бороться и не подвергать всё подряд сомнению, — говорит мама. Она тянется и касается корешка книги, продолжая. — Если бы я хоть один раз могла сказать — «Вот. Вот, что хорошо. Просто потому, что я это выбираю».

Она вынимает книгу, разглядывает обложку и заталкивает книгу обратно на полку, мотая головой.

И через динамик, шершавый и приглушённый, мамин голос интересуется:

— Вот вы — как решили стать врачом?

Пэйж пожимает плечами:

— Нужно же на что-то было выменять свою юность…

Монитор переключается по циклу, демонстрируя пустую погрузочную площадку позади Сент-Энтони.

Теперь мамин голос спрашивает на заднем плане:

— Но как пришло решение?

А Пэйж на заднем плане отвечает:

— Не знаю. Однажды взяла и захотела стать врачом… — и её голос гаснет, переходя в какую-то другую комнату.

Монитор переключается по циклу, демонстрируя парадную стоянку, где остановился тягач, а его водитель сидит на корточках возле голубой машины. Девушка с конторки стоит в стороне, сложив руки на груди.

Щёлкаю по шкале с номера на номер и прислушиваюсь.

Монитор переключается, показывая меня, который сидит, приложив ухо к динамику интеркома.

Стук кого-то печатающего на номере пять. На восьмом гудит фен для волос. На втором слышу мамин голос, рассказывающий:

— Знаете поговорку, мол — «Те, кто не помнят прошлое, обречены повторять его»? Так вот, мне кажется, что те, кто помнят своё прошлое — ещё хуже.

Пэйж на заднем плане отвечает:

— Те, кто помнят прошлое, ухитряются по-настоящему перегадить всю историю.

Монитор переключается по циклу, показывая их, идущих по коридору, и открытую книгу в маминых руках. Даже в чёрно-белом цвете можно смело сказать, что это её дневник. И она читает его с улыбкой.

Поднимает взгляд, изворачиваясь, чтобы глянуть на Пэйж за коляской, и говорит:

— По моему мнению, те, кто помнят прошлое, оказываются им парализованы.

А Пэйж толкает её дальше со словами:

— Как насчёт — «Те, кто умеют забыть прошлое, на голову выше всех нас»?

Потом их голоса снова гаснут.

Кто-то храпит на номере три. На десятом — скрипение кресла-качалки.

Монитор переключается по циклу, показывая парадную автостоянку, где девушка подписывает что-то на планшетке.

Прежде, чем мне удастся снова разыскать Пэйж, девушка с конторки вернётся и скажет, что с шинами у неё всё в порядке. Она снова посмотрит на меня сбоку.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Оказывается, какой-то козёл просто выпустил из них воздух.

Среды означают Нико.

Пятницы означают Таня.

Воскресенья означают Лиза, и я подбираю её на стоянке около общественного центра. За пару дверей от встречи сексоголиков мы переводим немного спермы в подсобке, со шваброй, стоящей рядом с нами в ведре серой воды. Лиза опирается на подвернувшиеся свёртки туалетной бумаги, а я нарезаю её по заднице с такой силой, что с каждым моим подкатом она бодает полку со сложенным тряпьём. Слизываю с её спины пот для никотинового прихода.

Такова жизнь на земле, насколько мне она знакома. Что-то вроде грубого, грязного секса, когда сначала хочется газеты подстелить. Так я пытаюсь вернуть всё в то состояние, в каком оно было до Пэйж Маршалл. Эпоха возрождения. Пытаюсь воссоздать то, какой удавалась моя жизнь всего пару недель тому назад. Когда моя дисфункция так замечательно функционировала.

Спрашиваю затылок Лизы, поросший чахлыми волосами, говорю:

— Ты бы мне сказала, если бы я развёл нежности, правда?

Тяну на себя её бёдра, прошу:

— Скажи честно.

Пялю её в постоянном стабильном темпе, спрашиваю:

— Ты же не считаешь, что я бывал добрым, так?

Чтобы не кончить, представляю себе места крушения самолётов и процесс вступания в дерьмо.

Мой поршень серьёзно горит, я воображаю полицейские снимки автокатастроф и раны от выстрела из дробовика в упор. Чтобы ничего не чувствовать, беру и заталкиваю всё подальше.

Заталкивать подальше член, заталкивать подальше чувства. Когда ты сексоголик — это стопудово одно и то же.

Глубоко погружаясь, тянусь к ней. Крепко засадив, тянусь под неё и кручу в каждой руке твёрдый кончик соска.

А Лиза, потная тёмно-коричневая тень на фоне светло-коричневых свёртков туалетной бумаги, просит:

— Полегче, — говорит. — Ну что ты пытаешься доказать?