Чак Паланик - Проклятые (Damned)

– Возьмите номер в каком-нибудь роскошном отеле в центре Портленда, – говорю я, – закажите массаж, а потом попросите у прислуги побольше фенобарбитала. Проще простого! Устройте себе праздник.

Я говорю по телефону, скрестив пальцы, и клянусь, что все это правда. Честное индейское. Мое рабочее место, которое на земле сошло бы за офисный кубик, увешано символами власти: всевозможными орудиями убийства, частями тела и талисманами. Мне в лицо смотрит прикрепленный к пробковой доске, высушенный, как голова мартышки, скальп усиков Гитлера, и он совсем не вдохновляет меня на честность.

Тем временем Бабетт с тестом подходит еще ближе.

Я заверяю умирающую из Техаса, что на столе передо мной лежит ее личное дело. По документам видно: она катится прямой дорожкой в ад уже с двадцати трех лет, когда изменила мужу. Пробыв замужем всего две недели, она вступила в половое сношение с местным разносчиком почты – главным образом потому, что он напоминал ей бывшего любовника. Услышав это, женщина ахает, заходится в кашле, пытается спросить, откуда я это узнала.

К тому же, оказывается, она лишний раз нажала на гудок автомобиля. Согласно божественному закону, объясняю я, каждому человеку в течение жизни разрешается сигналить не более пятисот раз. Хоть один гудок сверх разрешенного числа, независимо от обстоятельств – и ты попадаешь в ад автоматически. Понятно, что всем таксистам прямая дорога в ад. Аналогичный нерушимый закон применяется к выброшенным окуркам. Первая сотня разрешена, но любые окурки, выброшенные за пределами этого числа, вызывают вечное проклятие без надежды на отмену. Женщина, похоже, нарушила и это правило. Все это здесь, в бледной распечатке матричным принтером, черным по белому, вся история ее личной жизни. Бабетт уже стоит рядом, постукивая носком фальшивого «бланика», подчеркнуто глядит на запястье, хотя ее часики «Свотч» давным-давно перестали работать.

Я тяну время. Поднимаю указательный палец, одними губами шепчу «подожди», а в телефон говорю женщине из Техаса, что за те часы, что у нее остались на земле, она уже не успеет сделать ничего такого, чтобы отправиться в рай. Ей нужно подумать о своих близких, перестать перетягивать внимание на себя и позволить людям, которые любят ее, вернуться к собственным коротким, сумбурным, но драгоценным жизням. Да, пусть предупредит их, что нельзя гудеть не по делу и бросаться окурками, но потом пора двигаться дальше.

– И давайте уже умирайте! – Мой палец завис над панелью. Я прошу: – Побудьте на линии, – и нажимаю на кнопку. Повернувшись на стуле, я смотрю на Бабетт. Я приподнимаю брови, и все мое лицо превращается в умоляющую маску.

Бабетт протягивает мне распечатку. Она стукает облупленным ногтем по низу длинной колонки цифр и говорит:

– Твой общий счет виновности… вот эта цифра. – Бабетт отдает мне бумагу. – Тебе нужно подать на апелляцию.

С этими словами она разворачивается на сбитом каблуке и начинает уходить.

Последняя из кандидатов в ад, дама, которая любит сигналить и швыряться сигаретами, медленно умирает в Техасе. Ее огонек еще мигает, мигает в режиме ожидания.

Я кричу Бабетт вслед: что такое апелляция?

Бабетт уже за четыре… пять… шесть столов от меня… Она кричит через плечо:

– Тебя здесь вообще не должно быть! Отойдя еще дальше, Бабетт снова кричит:

– Они что-то перепутали. – Она кричит так громко, что слышат все. – Сама проверь! Потому что прямо сейчас ты должна быть в раю!

Все сотрудники телемаркетинга замирают и смотрят на меня. Неподалеку стоящие наемники и толпы новоприбывших – все с отвисшими челюстями поворачиваются ко мне.

Вдруг из толпы выходит человек – не подлый пират, утопающий в крови, не старушка в своем лучшем похоронном наряде. Нет, это незнакомка приблизительно моего роста. Вполне разумно предположить, что ей около тринадцати. Она почти сошла бы за прежнюю меня, чистенькую и послушную Мэдисон в практичных мокасинах и твидовом костюме, тщательно выбранном, чтобы замаскировать пятна, которые могут появиться в будущем. В отличие от теперешней меня у этой девочки лицо и руки не перепачканы запекшейся кровью демона, а волосы аккуратно причесаны и безукоризненно уложены. Протягивая мне изящную ручку с розовыми ноготочками, девочка говорит:

– Мэдисон Спенсер?

Она встречает мой взгляд спокойно и не мигая. На ее идеально ровных белых зубах блестят брекеты из нержавеющей стали.

Девочка говорит: