Чак Паланик - Проклятые (Damned)

Да-да, весь этот дебилизм – то, чего ты заслуживаешь, если умерла без нотариально заверенного завещания. Я мертва и стою довольно далеко от этой безумной толпы, но все равно слышу, как воняют их косметика и лак для волос.

Если я не знала значения слова «имбецильный», то уж теперь точно в курсе. Что касается «абсурдный», достаточно оглядеться.

Если вы готовы переварить еще один факт о послежизни, то вот он: никто так не горюет на похоронах, как сами умершие. Потому я и преисполняюсь отчаянной благодарности, когда отвожу взгляд от этого печального зрелища и вижу у обочины, на краю кладбищенской аллеи, праздностоящий «линкольн». В блестящем навощенном и отполированном черном боку отражается армия плакальщиков… Голубое небо… Надгробия… Там и вправду отражается все – кроме меня, потому что у мертвых нет отражения. На земле мертвые не отбрасывают теней и не запечатлеваются на снимках. И, что самое приятное, рядом с машиной стоит шофер в форме. Его волосы спрятаны под фуражкой, а лицо – за зеркальными темными очками. В черной краге он держит белый планшет, на котором крупными печатными буквами написано: МЭДИСОН СПЕНСЕР. На отвороте у него хромированный значок с выгравированным именем, но я решила не напрягаться, потому что давно знаю, что забуду его имя в ближайшую миллисекунду и просто стану называть его Джорджем.

Я полжизни разъезжала на таких авто и знаю, что и как. Я делаю шаг, потом еще один, и еще, а шофер без слов открывает заднюю дверь и отступает, чтобы я вошла. Он слегка кланяется и салютует мне краешком планшета. Как только моя юбка-шорты прочно устраивается на сиденье, шофер закрывает дверцу с хлопком – этаким солидным стуком качественной американской «наземной яхты».

За массивной дверью я перестаю слышать живой мир снаружи. Окна затемнены, и меня словно коконом окутывают черная кожа сидений, пропахшая средством для ухода, прохладный кондиционированный воздух, мягкий блеск туманного стекла и латунной отделки. Звуки доносятся только из-за старомодной перегородки между передними и задними сиденьями.

За ароматом кожи улавливается другой запах, более слабый – будто в этой машине недавно очистили и съели вареное яйцо. Слабый запах то ли серы, то ли метана. А еще пахнет поп-корном… Поп-корном и карамелью, шариками из попкорна. Окошечко в перегородке закрыто, но я слышу, как водитель садится и щелкает застежкой ремня безопасности.

Двигатель заводится, автомобиль медленно и лениво трогается с места. Спустя какое-то время передок машины задирается вверх. Чувство такое же, как на первой горке аттракциона или на сложной взлетной полосе в маленьком альпийском аэропорту в Локарно.

Обитая и обтянутая тканью кожаная утроба – заднее сиденье «линкольна». Каждый раз, оказавшись в таком месте, проверьте, не направляетесь ли вы в Гадес. В карманчике для журналов – обычный набор кинематографической ерунды, включая «Холливуд репортер», «Вэрайети» и «Вэнити фэйр» с моей мамой – на обложке она широко улыбается, а внутри плетет всякую чушь про Гайю, Мать-Землю. Маму отфотошопили почти до неузнаваемости.

И да, родители много раз говорили мне о силе контекста и Марселе Дюшампе*, о том, что даже писсуар становится искусством, если повесить его на стену шикарной галереи. И практически каждый сойдет за кинозвезду, если поместить его физиономию на обложку «Вэнити фэйр». Но именно поэтому я так, так благодарна, что меня отправили в послежизнь на «линкольне», а не на автобусе, барже или еще каком-то транспорте для массовой перевозки потного скота. Снова спасибо, Сатана.

* Марсель Дюшамп (фр. Marcel Duchamp, 1887-1968) – французский и американский художник, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма. Его оригинальные идеи оказали значительное влияние на искусство XX века.

Крутой подъем и растущая сила тяжести вдавливают меня в кожаную обивку. Окошечко в перегородке шофера отъезжает, и я вижу в зеркале заднего вида его солнечные очки. Водитель говорит со мной через отражение:

– Если можно поинтересоваться… вы, случайно, не родственница кинопродюсера Антонио Спенсера?

На его лице мне виден лишь рот; улыбка растягивается в зловещую ухмылку.

Я достаю «Вэнити фэйр» и подношу к лицу.

– Похожа? В отличие от мамы у меня есть поры.

Меня ужасно клонит в сон. Увы, я уже знаю, к чему он завел этот разговор. Шофер говорит:

– Я и сам иногда пишу сценарии.

Да, конечно, я знала об этом предстоящем откровении с того момента, как впервые увидела автомобиль. Каждого шофера зовут Джордж, и у каждого шофера в Калифорнии есть сценарий, который он готов тебе впихнуть. Еще в четыре года – когда я вернулась домой с Хэллоуина с целой наволочкой втюханных мне сценариев – я научилась справляться с этой неловкой ситуацией. Как говорил мой отец: «Сейчас мы не ищем новые проекты…» Что значит: «А не понес бы ты свою писульку какому-нибудь другому богатому придурку». И все же, несмотря на то, что все детство я училась вежливо и по-доброму ставить крест на надеждах и мечтах условно одаренных и серьезно настроенных юных талантов – или потому, что я очень устала, или потому, что понимаю: вечная послежизнь покажется еще более долгой, если нельзя будет развлечься хоть второсортным чтивом – я говорю: