Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна (Cutting for Stone)

К пятнице, через неделю после того, как я затащил ее к себе, желтая бумажка рявкнула: БОЛВАН! Карандаш ее поддержал: БОЛВАН ВЫСШЕЙ КАТЕГОРИИ! Я сорвал записку и выкинул карандаш на улицу.

Я не злился на Генет. Она была, по крайней мере, последовательна. Я злился на самого себя, ведь я по-прежнему ее любил, во всяком случае, любил мечту о нашем духовном единении. Чувства мои были неразумны, иррациональны и неизменны. Боль тоже не менялась.

Сидя в ту ночь у себя в библиотеке за бутылкой виски, которой я за четыре часа нанес куда больший урон, чем за весь прошедший год, я прокручивал в голове наш последний разговор. Она свернулась калачиком в кресле, на котором сейчас сидел я, на ней был мой халат, который сейчас на мне. Я подал ей чай – еще один отличительный признак дуралеев, стигмат, по которому их сразу можно безошибочно распознать.

– Мэрион, – мягко сказала она, водя глазами по книжным полкам, – судя по тому, как ты описал квартиру отца в Бостоне, твое жилище мало от нее отличается.

– Не смеши меня, – буркнул я. – Эти полки я соорудил сам. У половины книг нет ничего общего с хирургией. У меня своя жизнь.

Генет не стала возражать. Мы сидели в молчании. Она неотрывно смотрела на коврик на полу, разделяющий нас, – на нем сидел чужак, обнаженный темнокожий мужчина, чье тело было изрезано бритвой. Разговаривать при нем было невозможно.

Я объявил, что иду спать.

– Я сию минуту, – отозвалась она и улыбнулась.

Я ей не поверил. Мне показалось, я ее больше не увижу. Но я ошибался. Она скользнула ко мне под одеяло, и мы занялись любовью. Нежно и неторопливо. Мне даже показалось, она собирается остаться. Но это было прощание.

Через две недели после ее ухода у меня возникли разногласия с обстановкой моего дома. Библиотека навевала тоску. В кухне я вытащил из холодильника свой ужин, на пакете из фольги моей рукой были написано: «Пятница» – пищу я приготовил, разделил на равные доли и заморозил три недели тому назад. Таковое разделение замороженных продуктов на категории показалось мне верным знаком того, что в голове у меня полный хаос.

Благодарю Бога за моего доброго соседа Сонни Холмса. Он услышал, как я беснуюсь, как колочусь головой о холодильник. В Сонни Холмсе жило неистребимое любопытство, присущая всем американцам жадная любознательность, которая приходит на восьмом десятке и даже не пытается спрятаться. Он знал: у меня гостья (воистину редчайшее событие), слышал скрип кровати и последовавшее за этим молчание.

– Вам надо нанять охранную фирму, – поспешно заключил он, не дожидаясь, пока я закончу свой рассказ. Сонни верил в эннеаграмму*, в эту придуманную иезуитами классификацию людей по типу личности. Сам он, упорный и уверенный в себе, был «единицей». Меня он относил к «четверкам», впрочем, может быть, и к «тройкам», а то даже к «двойкам».

* Эннеаграмма – девятиугольная фигура из двух фигур, вписанных в круг (всего три фигуры). По словам Гурджиева, «показывает общность закона семи и закона трех». В философской концепции Гурджиева-Успенского – фундаментальный символ ряда скрытых мировых мистических законов. Приверженцы этого учения почитают эннеаграмму важным инструментом самопознания. Со второй половины XX века они стали создавать «практические приложения» этого символа, в широком спектре от использования ее в БАДах (биодобавках) и вплоть до типологии личности. В попытке скрещивания ее с современной психологией они ввели понятие «Эннеаграмма личности», которое предполагает, что каждому типу личности свойствен свой отличительный образ мышления и выражения эмоций.

– Кого мне надо нанять? – не понял я.

– Частного детектива.

– С какой целью, Сонни? Я не хочу ее больше видеть.

– Ну да, ну да. Но необходимо внести ясность. Что, если она в тюрьме или в больнице? Что, если она давно вернулась бы к тебе, да нет возможности?

Благородный мотив, то, что надо «двойке», дабы лелеять навязчивую идею. Я так и вцепился в эту мысль.

«Розыскное бюро Восточного побережья» на поверку оказалось серьезным молодым блондином по имени Эпплби, сыном покойной невестки Холмса. Эпплби быстро установил, что в свой «дом на полпути»* Генет не вернулась, на работу в ресторан «Натан» не вышла, к инспектору по УДО не явилась и Циге не звонила. Факты он собрал молниеносно, даже разнюхал, что в тюрьме Генет был поставлен диагноз «туберкулез». Ей было назначено медикаментозное лечение, но в назначенный срок, уже после освобождения, она к врачу не обратилась. Кашель и жар, по всей вероятности, были вызваны туберкулезом. Обескураживал тот факт, что, если она материализуется, я буду только третьим в очереди после врача и инспектора по УДО. И повторной отсидки ей, похоже, не избежать. Источник Эпплби в тюрьме мог получить полноценный доступ к ее медицинской карте, и Эпплби на свой страх и риск дал соответствующее распоряжение. Я волновался, что мы нарушаем конфиденциальность.