Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна (Cutting for Stone)

Наши глаза встретились.

– Вложить в него слова поддержки! – сказал я своему отцу

Прошедшие годы громоздились между нами, бесповоротно разделяя нас.

– Благодарю вас, – сказал он изменившимся голосом. – Слова поддержки.

Выходя из зала, он оглянулся на меня.

Совершенно случайно мне удалось выяснить, где он живет. Я подозревал, что в элегантном кондоминиуме на противоположном берегу реки. Но тут на первом этаже Башни А мне попалась на глаза стеклянная дверь, ведущая наружу, а напротив, на другой стороне улицы, находился вход в вестибюль следующего здания. Туда вошел Томас Стоун, и швейцар приветствовал его. Через несколько минут Стоун вышел, уже без белого халата и с черно-желтой коробкой в руках – проектором слайдов. Направлялся он на конференцию по трансплантологии. Я подождал полчаса, подошел к швейцару и сунул ему под нос свой бейджик:

– Меня зовут Мэрион Стоун. Доктор Стоун забыл кое-какие слайды, которые собирался показать, и послал меня за ними.

Он чуть не поднял меня на смех. Потом наклонил голову, присмотрелся…

– Вы ему родственник?

– Я – его сын.

– А ведь так и есть! – Он заглянул мне в глаза, словно в них и крылось сходство, и заулыбался. Наличие сына каким-то образом сближало Томаса Стоуна с обычными людьми, стирало некую грань. – Так оно и есть! – повторил швейцар и в восторге хлопнул себя по ляжкам. – А нам-то за все это время ни словечка.

– Он до этого года и сам ничего не знал, – подмигнул я.

– Иосиф и Мария! Иди ты!

Я улыбнулся и посмотрел на часы.

– Знаешь, где его квартира? – спросил швейцар.

– Четвертый этаж?

– Четвертый. Четыре-ноль-девять.

В помещение я проник с помощью перочинного ножа и кое-каких хирургических манипуляций, которым Би-Си Ганди с готовностью обучал всякого.

В квартире была одна спальня.

В гостиной-столовой не имелось ничего, что подтвердило бы ее статус. Большой рабочий стол вроде рабочего места чертежника и два стола по бокам образовывали в плане букву «П». На боковых столах аккуратными стопками лежали бумаги. Три стены занимали полки, забитые книгами и бумагами. Они были задуманы не для того, чтобы радовать глаз, а чтоб было удобно.

Кофейник на кухне зарос пылью. Плитой, похоже, никогда не пользовались. На тостере закаменели крошки. В холодильнике я увидел пакет апельсинового сока, брусок масла и полбуханки хлеба.

В спальне было темно, шторы задернуты. Ни книг, ни бумаг. Только армейская койка с тщательно свернутым в ногах одеялом, словно хозяин собирался расположиться бивуаком на одну ночь.

Над электрическим камином – фото в рамке. Техника двадцатых годов (аэрограф?) придала коже матери и сына необычайную белизну. Поза традиционная – мадонна с младенцем, мальчику года три, он приник к груди женщины – по всей видимости, моей бабушки. О ее существовании я, признаться, совершенно забыл.

На камине стеклянный цилиндр с темной жидкостью. Осмотр показал, что в ней плавает человеческий палец.

А ведь я явился, чтобы… причинить ущерб.

Фото заставило меня изменить намерения.

Я открыл все дверцы кухонных шкафов, распахнул дверцу плиты, холодильник. Откупорил пакет с соком. Отворил дверцы шкафчиков в ванной. Снял колпачки с зубной пасты, шампуня, кондиционера и аккуратно поставил их в ряд. Открыл все, у чего имелись крышки. Распахнул гардероб, дверцы книжных полок, растворил окна.

В центре стола я положил закладку, заполненную сестрой Мэри Джозеф Прейз.

19 сентября 1954 года.

Второе издание. Бандероль прибыла на мое имя. Но я уверена, что издатель имел в виду тебя. Поздравляю. Прилагаю мое письмо к тебе. Прочти немедленно.

СМДП.

Я был уверен: письмо, о котором упоминала мама, у него. Я спросил себя: ну вот, ты в его квартире, и где письмо? О чем в нем говорится? Устроить обыск? Нет, все испорчу.

Я выловил из формалина палец и положил на стол рядом с закладкой. Оценил картину и передумал. Уложил палец обратно в банку и забрал с собой.

Уходя, входную дверь я оставил открытой.

Через две недели, в воскресенье, в мою дверь постучали. Мы как раз разгромили наших главных соперников из Кони-Айленда и завоевали Межбольничный Трофей по крикету. Нестор взял шесть калиток за двадцать пять пробежек, из них четыре благодаря мне. Победу отмечали у Би-Си Ганди, но я улизнул рано, собираясь отдохнуть: ныли пальцы и стреляло в коленях.

– Входите, – ответил я на стук.

Он вошел в темную комнату, озираясь. Поначалу он меня не заметил, свет из-под двери ванной сбил его с толку. Потом его взгляд упал на занавешенное окно. Оглянувшись, он увидел меня. Я сидел на кровати.