Андрей Ханжин - Рассказы

Алекс и Сергий были все-таки личностями творческими. Алекс кололся и строил ноу-хау схемы бандитских налетов, а Сергий познавал Господа Бога своего при помощи опийных инъекций. Да и что там… Я вам скажу, что весь крохотный мирок, который был оглушен, арестован и растоптан железными истуканами доминирующей идеологии, — все осколочки этого полуреального уже мирка личной свободы только и могли, что уместиться в трех-четырех набухших маковых бутонах… И осторожно насаживая вену на иглу стеклянного, черт возьми шприца, я физически чувствовал поднимающиеся от пяток иголочки кодеина, подтягивающие вслед за собой волны кайфа, покоя и бессмертия — того, что ждет нас в Аду, во мгле, в дождях, где уже не существует тел, а одни лишь чувства… Кайф, война и бессмертие.

Ведь жизнь — это молитва, блюз, романс. Молитва Богу или молитва Дьяволу, какая разница… В Африке черт — белого цвета. Какая разница, лишь бы молитва звучала искренне и беспощадно к самому себе. И когда закончится война, тогда и прекратится род человеческий и без того, в общем-то, на хуй здесь не нужный. Пусть останутся разрушенные остовы Нью-Йорка, гниющие русские деревни, щебень китайской стены, изнывающие от тоски девки и кочевые отряды безжалостных воинов… И когда все завершится, восстановится утраченная справедливость и явится что-то новое, лишенное "экономического фундамента", что-то совершенно новое, не человеческое уже.

Вечерами, в наступающих сумерках, мы проходили запущенными огородами на пологий волжский склон и раскладывали небольшой костерок под гигантским дубом, наполовину уже умершим и высохшим. Корни его, будто могучие взбухшие вены, прорывались местами из почвы, и казалось, что это не просто дерево, а умирающее древнее божество впилось своими тысячелетними корнями в такую же древнюю землю. В чайнике над костром Сергий варил "кукнар" — отвар из высушенного мака, а Алекс, полулежа, прислонившись к разбитому трещинами дубовому стволу, пел тихо и неразборчиво, одному ему ведомые, протяжные песни бродяг. Так и свалились на кровавую реку тяжелые сумерки. Проступали бледные пятна созвездий, мы пили отвар, иногда перебрасывались короткими фразами, снова умолкали и каждый молчал о своем.

И такие же сумерки висели над костром тогда, когда я в полудреме увидел идущего краем ржаного поля дьявола, одного из первых, увиденных мною дьяволов. Легкий ветер играл на колосьях невидимой ржи, я провалился внутрь себя, и мне явился серый силуэт в широкополой шляпе… Остро и больно кольнуло в сердце, оно бешено застучало и я очнулся. Наверное, у меня был испуганный вид и может быть я даже вскрикнул, потому что Сергий, сидевший ко мне спиной и смотревший на реку, вздрогнул и обернулся. Алекс продолжал напевать свои языческие заклинания.

— Что, кто-то серый и в шляпе, да?..

Клянусь самым главным Дьяволом мира сего, что именно так сказал Сергий! Наверное, он и сам его часто видел.

Алекс продолжал колдовать.

И когда звезды стали желтыми и жирными, а река сгинула в ночной мгле, мы отправились в соседнюю деревню, где еще теплилась жизнь. Где местные парни и девки разводили посреди поля большущий кострище, напивались самогоном, здесь же дрались из-за баб и тут же волокли этих баб в сумерки, куда уже не падали блики костра… Девки ржали, когда их ебли, трещал костер, а под ветром звенела рожь. Та самая рожь, которая привиделась мне в коротком обмороке.

А потом Сергий толкнул меня в плечо и показал рукой на другой край поля, где в распускающейся дымке раннего летнего утра двигался темный силуэт в широкополой обвисшей шляпе…

Может быть это был какой-нибудь безработный тракторист. Хуй его знает. Я не склонен к такой совсем уж примитивной мистике. Мне привычнее признавать истиной сложные многоходовые городские извращения. Но может быть там, в верховьях древней Волги, где рожь и васильки, где жирные звезды и кровавые воды, где ветры и тысячелетний дуб и девки ржут, когда их дрючат, — может быть там так же просто бродит местный черт краем поля и чего этому удивляться… Жаль вот только девки были пьяными и некрасивыми.

На следующее утро я сидел на лавочке возле единственного исправного колодца и безостановочно хохотал. Потом я спрашивал у психиатра в институте Сербского, что это за хуйня со мной приключилась, но красивая и грустная докторша Светлана Анатольевна все лепетала про "наркотики", "впечатлительность" и про "нервный срыв". Не убедительно как-то. Так вот, хохотал я минут сорок, пока бабка Сергия не догадалась окатить меня ледяной колодезной водой. Сама же — ведьма. Знает.